Отношения между Людовиком Святым и Жуанвилем принимали порой форму жеманства, причем наивный сенешал, воздыхатель, кажется, не всегда улавливал иронию святого короля в свой адрес. Но, возможно, в этом проявляется лишь тонкая самоирония, и он только делает вид, что принимает за чистую монету разговоры, исполненные буквального смысла. Сенешал показывает нам коварного и ироничного Людовика, который забавляется им, как в своеобразном схоластическом споре, чтобы посмеяться над тем, что он обсуждает: ибо Жуанвиль готов зарыдать от счастья, когда король признается, что действительно знает, в каком отчаянии Жуанвиль из-за того, что Людовик при всех настроил магистра Робера против него. И, кажется, он умиляется королем, когда Людовик не без иронии льстит ему: «Однажды он позвал меня и сказал: “Не осмеливаюсь говорить с вами, ибо у вас столь острый ум, о вещах, касающихся Бога[854]…”».
Таким образом, у Жуанвиля Людовик Святой предстает как король, при дворе которого вращались прелаты и бароны, традиционные фигуры и советники феодального короля, от которых никуда не деться, и более скромные особы, которые были по сердцу королю, и креатуры, созданные его доброй волей. Эти доверенные лица и советники были прообразами фаворитов грядущих эпох, по прошествии которых короли Франции еще больше отдалятся от собственно феодальной иерархии, порожденной традиционной политикой Капетингов. И Людовик успешно приручал их с помощью иронии и шуток.
Жуанвиль изображает и короля, являющего, в какой-то мере, новые придворные манеры; это король, который должен забавлять и смешить своими шутками придворных, rex facetus[855]. Но это и король, который умеет уйти от серьезного благоговения, которым его окружили этнографы; это король, тяготеющий к миру, и в то время о нем говорили, что он не колеблясь пойдет навстречу опасности, но не оставит своих людей в беде. Разве не он сказал, когда его уговаривали покинуть корабль, грозящий затонуть у берегов Кипра: «Тем не менее нет никого, кто любил бы жизнь так, как я»?[856]
Он смело во весь голос заявлял о том, о чем в XIII веке зачастую втайне думали многие христиане, которые, оставаясь при этом добрыми христианами, низводили небесные ценности на землю, полагая, что здесь стоит жить земною жизнью и что подготовка к вечному спасению начинается на земле не только в покаяниях и презрении мира, но и в наслаждениях, отмеренных этой земной жизнью[857].
Благодаря Жуанвилю мы видим, как Людовик Святой смеется, а порой даже хохочет[858]. Когда Жуанвиль сострил, как говорилось выше, что ему еще не хочется целовать останки-реликвии короля, тот расхохотался: «И он звонко рассмеялся»[859].
Поскольку Жуанвиль тоже попал в плен, то потерял все, что имел при себе. Когда Людовик Святой по совету Жуанвиля решил остаться в Святой земле, то сенешал попросил у него, чтобы иметь возможность находиться рядом, две тысячи ливров на прожитье себе и трем рыцарям на две трети года до Пасхи 1251 года, и король одолжил ему. Незадолго до Пасхи Жуанвиль, зная, что Людовик не любит, когда его просят, пошел на хитрость.
Когда король занимался укреплением Цезареи, я зашел в его шатер повидаться с ним. В это время он беседовал с легатом, но, увидев меня, встал и, отведя в сторонку, сказал: «Вы знаете, что я оставляю вас только до Пасхи; поэтому, прошу вас, скажите мне, сколько вам надо, чтобы вы остались еще на год». И я сказал, что мне не нужно больше его денег, ибо он мне их уже дал, но что я хочу заключить с ним новый договор.
«Поскольку, — сказал я, — вы сердитесь, когда вас о чем-либо просят, то я хотел бы условиться, что, если я попрошу вас о чем-либо в течение этого года, вы бы не сердились; а если вы мне откажете, я тоже не буду сердиться». Услышав это, он звонко рассмеялся и сказал, что оставляет меня на этом условии, и, взяв за руку, повел в присутствии легата к своему совету и повторил им наш договор; и они очень развеселились, ибо в этом лагере я разбогател[860].
855
857
См.:
858
Это удачно подметил Э. Р. Лабанд: