Другое изображение совсем иного характера. Это рисунок пером на пергаменте, раскрашенный сепией; он, вероятно, выполнен в ХVII веке парижским копиистом для провансальского ученого Фабри де Пейреска и представляет собой фрагмент одной из росписей парижской Святой капеллы начала XIV века. Несомненно, эти росписи вдохновили на создание еще одного цикла фресок, посвященных Людовику Святому, выполненных между 1304 и 1320 годами в церкви кордельеров (клариссинок) в Лурсине по заказу Бланки, дочери Людовика Святого, той самой Бланки, которая повелела Гийому де Сен-Патю написать житие ее отца[925]. На рисунке — голова Людовика Святого (фрагмент сцены омовения ног бедных). Этот рисунок, выполненный для монахов нищенствующих орденов по повелению дочери, не желавшей расставаться с образом отца, которого она помнила; и в то время, когда появлялись первые реалистические портреты великих людей, это изображение, без сомнения, сохраняет реальные черты Людовика Святого, запечатленного в позе, выражающей смирение, — кающийся бородач после возвращения из своего первого крестового похода.
Эти два старинных рисунка, как мне кажется, многое говорят о месте Людовика Святого на пути, ведущем к появлению собственно индивидуального портрета. Рисунок Пейреска напоминает о той «пробе портрета» на рубеже ХIII–XIV веков, на которую указывал Р. Рехт. На миниатюре из морализованной Библии мы видим портрет короля, выполненный в традиции символического и стереотипного идеализированного портрета, хотя он и адаптирован к вполне реальному и особому положению власти[926].
В позднее Средневековье была предпринята попытка отождествить с Людовиком модель одной статуи, хранящейся в церкви Мэнвиля в Эре и датируемой самым началом XIV века[927]. В настоящее время можно утверждать, что это статуя не Людовика Святого, а его внука Филиппа Красивого. Впрочем, ничего удивительного, ибо церковь стоит во фьефе Ангеррана де Мариньи, влиятельного советника Филиппа Красивого. Тем не менее такая путаница свидетельствует о давно возникшем ощущении, что Людовик Святой жил в эпоху, когда начали появляться индивидуальные портреты. Это объясняется и тем, что Людовик Святой, как и Филипп Красивый, славился красотой, которой отличались последние прямые потомки Капетингов, что, несомненно, способствовало превращению идеализированного изваяния в реалистическую статую. Фигура Людовика Святого, поставленная в начале XIV века на гробнице в Сен-Дени, была символической: король, без бороды, в мантии, украшенной цветами лилии, держит три гвоздя Страстей Христовых и крест, — несомненно, изображение реликвии Истинного креста из Сент-Шапели. Здесь символика французской монархии сливается с символикой поклонения Страстям Христа, кресту и реликвиям[928].
По наблюдению А. Эрланд-Бранденбурга, нам не только не известен ни один подлинный портрет Людовика Святого, но и «ни один хронист не потрудился описать нам его черты». В одном «Житии» святого короля, предназначенном отчасти для чтения в монастыре, отчасти — для проповедей и написанном незадолго до канонизации, содержится интересный эскиз облика короля[929].
Статью он превосходил всех, как ростом, так и плечистостью, красота его тела гармонировала с его пропорциями, голова была кругла, как и положено вместилищу мудрости, в его спокойном и светлом лице было что-то ангельское, его голубиный взор излучал милость, лицо светилось белизной, ранняя седина его волос (и бороды) была признаком внутренней зрелости и предвещала почтенную мудрость в старости. Быть может, излишне хвалить все это, ибо это лишь украшение внешнего человека. Внутренние качества были порождены его святостью, вот их-то и следует почитать. Именно за это прежде всего любили короля, и один только облик его вселял в душу радость.
Таков образ короля, утвердившийся очень давно, сразу после его кончины и канонизации. Это идеализированный образ, основанный на традиционной гармонии (особенно с ХII века) внутреннего и внешнего человека. Но он отчасти подкреплен реальными впечатлениями: тем, что говорит Жуанвиль о стати, а Салимбене Пармский — о голубином взоре. А седые волосы последних лет жизни — это волосы кающегося короля второй половины его царствования. Последняя черта — знамение эпохи: слова о радости, которую излучает лицо короля. Это король францисканцев с улыбчивым лицом, на котором написана не печаль, а радость.
925
Каталог выставки «Людовик Святой», организованной в Сент-Шапели в мае — августе 1960 года под общим руководством Архивов Франции, № 117. Д. Констебл уделил внимание символизму бороды в Средневековье в пространном предисловии к изданию: Burchard de Bellevaux. Apologia de barbis / Éd. R.B.C. Huygens: Corpus Christianorum: Continuatio Mediaevalis. Tumhout, 1985. Vol. 62 и в статье: Констебл Д. Бороды в истории. Символы, моды, восприятие // Одиссей. Человек в истории. Картина мира в народном и ученом сознании. М., 1994. С. 165–181. См. ил. 8 и изображения бородатого Людовика на ил. 7 и 15.
926
Р. Рехт (Ор. cit Р. 190) благополучно определяет, каково было состояние портрета около 1300 года: «В то время существовали две концепции изображения короля: одна вносила в произведение общий принцип идеализации (ретроспективный портрет), другая имела тенденцию внести наблюдение
927
928
929
Beati Ludovici vita, partim ad lectiones, partim ad sacrum sermonem parata // Recueil des historiens… T. ХХIII. P. 167–176.