Во-вторых, как пишет хронист, современник Людовика Святого, Реймсский Менестрель и рыцарь-трувер Гуго де ла Ферте-Бернар[138], заинтересованные лица решительно выступали за учреждение собрания баронов, которое должно было править от имени юного короля. Этот замысел мог бы осуществиться в создании «правительственной команды»[139], которая назначила бы регентшей королеву Бланку, и тогда эта женщина, к тому же иностранка, должна была бы, как они полагали, следовать их советам. Они собирались уговорить архиепископа Санса и епископов Шартра и Бове (готовых, как почти все прелаты, поддерживавшие со времен Гуго Капета династию Капетингов, одобрить престолонаследие по обычаю примогенитуры) отправить послание, подтверждающее, что они были свидетелями того, как Людовик VIII назначил опекуншей Бланку Кастильскую. Предположим, что сценарий развивался именно так, но можно представить и другое: можно думать, что та же «правительственная команда», далекая от мысли выбрать Бланку, поскольку считала ее слабой женщиной, напротив, возложила на нее эту тяжкую ношу, ибо оценила ее достоинства и твердость характера. По сведениям хронистов, Бланка, узнав о болезни мужа, отправилась в Монпансье, но, встретив лишь гроб с его телом, который везли в Сен-Дени, предалась безудержной скорби, которую не могла скрыть и во время погребения супруга. Однако после похорон Людовика VIII она полностью посвятила себя защите интересов сына-престолонаследника, короля-отрока, и вместе с тем делу сохранения и упрочения французской монархии. Она взяла в свои руки бразды правления, которые «правительственная команда» вверила ей на время несовершеннолетия Людовика, и уже не выпускала их.
И вот во главе государства — двенадцатилетний подросток. Такого не бывало уже более полутора веков, и чувство, овладевшее подданными королевства (а среди них наверняка были и те, кто мечтал воспользоваться сложившейся ситуацией), — это по меньшей мере тревога, а может быть, и ужас[140].
Одна из главных функций короля — установление связи между обществом, главой которого он является, и Богом. Средневековый король (и это особенно справедливо в отношении французского короля), будучи таковым по рождению и династической традиции, все же избран Богом и после церемонии освящения становится помазанником Божиим. Даже если Господь гневается на народ христианской державы, король — это щит, заслоняющий свой народ от злых сил; именно через него осуществляется связь между Богом и народом, между Богом и королевством. Но роль посредника не по силам ребенку, пусть даже наследнику законной власти и помазаннику Божьему. Несовершеннолетие короля — это испытание, посланное его стране.
Здесь следует обратиться к вопросу, что известно о детстве в Средние века; это, может быть, позволит выяснить, каковы особенности восшествия Людовика на престол.
Историки спорят о том, каково место детей в средневековом обществе и каким представал ребенок в системе ценностей той эпохи. Оба эти момента пребывали в развитии, но я согласен с Ф. Арьесом, что в основе своей детство в Средние века ценностью не являлось. Это вовсе не значит, что дети не пользовались любовью. Но родители любили ребенка не просто как отец и мать[141] — они любили в детях будущих мужчину и женщину[142]. Святому, образцовому человеку Средневековья в детстве отказано. Будущий святой проявляет свою святость преждевременным взрослением.
138
139
Это выражение Ж. Сивери:
140
И. Сасье привел стих из Екклесиаста «Горе земле, когда царь отрок» в замечательной книге:
141
«Нет нужды вверять детей (родителям)», пишет в «Policraticus» (Ed. С. Webb. P. 289–290) Иоанн Солсберийский, «ибо его плотью никто не гнушается» (
142
См. также: L’enfant au Moyen Age: Colloque au C. U. E. R. M. A. // Senefiance. Aix-en-Provence, 1980. Nq 9.; Enfants et Société специальный номер издания Annales de démographie historique. 1973;
Интересен психоаналитический аспект в: Hônt ihr die Kinder weinen: Eine psychogenetische Geschichte der Kindheit / Hrsg. L. de Maus. Frankfurt a. M., 1977.
Имеется и медицинская литература по данному вопросу:
По иконографии:
Иная концепция в изд.: