Я всячески старался уйти от надуманной логики этой «биографической иллюзии», отвергнутой II. Бурдье. В условиях ХIII века Людовик Святой не шел навстречу своей судьбе святого короля неуклонно, согласно моделям, господствовавшим в его время. Он строил себя и свою эпоху в той же мере, как она строила его. И этот процесс состоял из случайностей, сомнений и выбора. Напрасное желание — представить себе биографию (да и любое историческое явление) иначе, чем через известный нам процесс ее развития. История не ведает сослагательного наклонения. Но надо сознавать, что во многих случаях Людовик Святой, пусть даже сам он полагал, что историей движет Провидение, мог бы действовать иначе. У христианина есть множество способов отреагировать на вызовы Провидения, всецело ему повинуясь. Я попытался показать, что Людовик все больше отваживался принимать одно за другим неожиданные решения. И я то и дело обрываю путеводную нить его биографии и пытаюсь заниматься проблемами, встававшими перед ним на разных этапах его жизни. Попробовал я выявить и трудности, ожидающие историка, задумавшего восстановить эти жизненные моменты. Королевский дуэт, уникальный в истории Франции, который король долгое время являл вместе с матерью, Бланкой Кастильской, не позволяет историку датировать «приход к власти Людовика IX», как это делается в случае Людовика XIV[8]. Получив известие о монгольском нашествии на Центральную Европу, тяжело заболев и оказавшись на грани смерти, выйдя на свободу из мусульманского плена в Египте, возвратившись через шесть лет пребывания в Святой земле в родное королевство, Людовик должен был осуществлять выбор. Он должен был принимать решения, которые в их непредсказуемости создавали персонаж, ставший в конце концов Людовиком Святым. А ведь я упомянул далеко не все важные события, потребовавшие от него решений, чреватых последствиями. Именно в будничности отправления своей королевской функции и в созидании, незримом, неосознанном и полном сомнений созидании своей святости, существование Людовика Святого становится жизнью, которую может попытаться описать биограф.
Д. Леви справедливо утверждает, что «биография конституирует… идеальное место для верификации промежуточного (и тем не менее важного) характера свободы, которым располагают действующие лица, а также для наблюдения за тем, как конкретно функционируют нормативные системы, исполненные противоречий». Я старался оценить границы власти, которой обладал Людовик Святой в силу природы и пластичности монархических институтов середины ХIII века, дать оценку величавому престижу священной королевской власти, еще далеко не абсолютной и строго сосредоточенной на способности исцелять; борьбе короля со временем и пространством, а также с экономикой, хотя даже само это слово было ему неведомо. Я не пытался скрыть противоречия, которыми полнятся личность и жизнь Людовика: противоречия между его склонностью к плотским удовольствиям и его представлениями об обуздании плоти и чревоугодия, противоречия между «веселым» благочестием нищенствующих монахов и строгой аскетической практикой монашеской традиции[9], противоречия между подобающей королю роскошью и скромностью суверена, желанием которого было вести себя если не как самый смиренный из мирян, то, по крайней мере, как смиренный христианин, противоречия между королем, который заявляет: «Нет никого, кто любил бы жизнь так, как я», — и который зачастую идет на смерть, постоянно думает о смерти и о мертвых; противоречия между королем, который все более становится королем Франции и в то же время желает стать королем всего христианского мира.
8
Людовик XIV стал королем Франции в неполных пять лет. В его малолетство регентшей была объявлена его мать, королева Франции Анна Австрийская, однако на деле государством управлял кардинал Джулио Мазарини, правивший фактически и после того, как тринадцатилетний Людовик XIV был в 1651 г. объявлен совершеннолетним (строгих законов о совершеннолетии не существовало), и регентство формально прекратилось. Мазарини умер 9 марта 1661 г., и уже на следующий день король созвал министров и объявил, что он упразднил должность первого министра и отныне всеми делами королевства будет распоряжаться лично; поэтому 10 марта 1661 г. может считаться начальной датой реального царствования Людовика XIV.
9
Ж. Ле Гофф подчеркивает здесь противостояние между двумя формами благочестия: традициями монашеского благочестия, сложившимися на Западе по меньшей мере в V–VI вв., и благочестием возникших как раз в ХIII в. нищенствующих орденов, в первую очередь францисканцев. Если прежние монахи стремились уйти от мира, лежащего во зле, отринуть его несовершенство и путем суровой аскезы заботиться в первую очередь о личном спасении, то новые, отказываясь вначале вообще от монастырской жизни, шли в города, на улицы, к людям и проповедью и личным примером стремились спасти этот мир, который признавали прекрасным творением Божьим. Нищенствующие братья (в современных европейских языках, в частности во французском, разделяются «moins» — традиционные монахи, собственно монахи, и «freres» — «братья», монахи нищенствующие), хотя и вели образ жизни в чем-то более аскетический, нежели члены традиционных монашеских орденов (они отказывались от любой собственности, даже коллективной, наличествовавшей у традиционных монахов, не имели ни крова, ни обуви — отсюда прозвище «босоногие братья», из одежды у них была одна ряса, они странствовали, живя только за счет подаяний и т. II.), отрицали мрачный характер прежнего благочестия. Святого Франциска Ассизского даже прозвали «joculator Dei» («жонглер Божий» (лат.)). Он и его последователи получили или сами дали себе название жонглеров (странствующих актеров той эпохи, сочетавших исполнение песен, иногда ими же и сочиненных, с акробатикой и тому подобными цирковыми трюками) за особенности францисканской проповеди. Они обращались к народу, как правило, не с церковной кафедры, а в местах скопления людей, употребляли в проповеди язык простонародья, широко применяли поэзию на местных диалектах, в которой религиозные образы сочетались с фольклорными лирическими формами и которую они сами активно сочиняли. Проповеди нищенствующих монахов изобиловали шутками, «примерами» — и все это для того, чтобы облегчить людям понимание проповеди, а следовательно, обеспечить их спасение.