Она бросилась опять наверх… Слышит стук оружия, человеческих ног… Валит какая-то толпа, страшные лица, страшные возгласы…
— Ищи еретика!
— Давай его сюда, вора!
Марина прижалась… «Его ищут… он еще жив… Боже!» Толпа, не заметив своей царицы, сталкивает ее с лестницы… Бедная!.. Она закрыла лицо руками — и тихо заплакала, прижавшись в уголок…
Вдруг кто-то схватил ее за руки.
— Ваше величество, — это был ее паж, юный Осмоль-ский, который искал ее, — ваше величество! Зрада! Спасайтесь!
— А мой царь? Мой муж?
Осмольский махнул рукой.
— Спасайтесь! Умоляю вас! — и он силой увлек ее во внутренние покои, прикрывая своим плащом ее голые плечи и грудь. А давно ли он стоял трепетно за ее стулом и украдкой целовал ее роскошные волосы? Теперь они без жемчуга и золота — разметались по белой сорочке и по голой спине.
— О, Боже! Царица! Где вы были? Я искала вас! — вскричала гофмейстерина.
Комната, куда Осмольский ввел Марину, была наполнена придворными дамами. Картина была неуспокоительная: на лицах у всех был ужас. Та в отчаяние ломала руки, другая молилась, распростершись на полу. Между ними был один только мужчина — и тот почти мальчик, верный паж царицы, Осмольский. Слыша приближение врагов, он запер двери и с саблею наголо оберегал их.
— По моему трупу злодеи пройдут до моей царицы! — говорил бедный юноша, сверкая глазами.
Дверь грохнула… Грянули ружейные выстрелы — и труп был готов: как подкошенная травка, упал честный юноша на пол, раскинув руки и глазами ища свою царицу. Если кто верно и искренно любил ее, так это он, этот честный мальчик.
Его изрубили на куски, как капусту.
— А! Змееныш литовский! Секи мельче змееныша — оживет! — кричит бритая голова — только что вырвавшийся из тюрьмы колодник.
Женщины, как ягнята среди волков, сбились в кучу, и ни слова, ни крика — только дрожат. В стороне лишь одна женщина — пани Хмелевская. Она тоже вздрагивает, но — истекая кровью. Вздрагивают руки, старое лицо подергивается смертными судорогами… В нее угодила пуля.
В этот момент снизу, со двора, послышались крики:
— Нашли, нашли еретика!
Все поняли, кого нашли. Марина даже не вскрикнула— напряглась так, что хрустнули челюсти.
— Прощай, мой милый! Прощай, мой царь…
И она вспомнила самборский парк, гнездо горлинки… О! Зачем было все то, что было?
XXX. ВЕРНАЯ СОБАКА НАД ТРУПОМ ДИМИТРИЯ. МОСКВА СТРЕЛЯЕТ ПЕПЛОМ ОТ СОЖЖЕННОГО ЦАРЯ
Как жалобно где-то воет собака… Ноет, плачет — буквально плачет бедный пес, словно Богу на людей жалуется, оплакивая кого-то. Кого он оплакивает?
— О, armer Hund![4]—бормочет сердобольный немец, алебардщик Вильгельм Шварцгоф. Ему, несмотря на совершающиеся кругом ужасы, стало жаль бедной собаки. Да, верно, и недаром воет…
Подходит немец — и между лесами, под окнами дворца, видит распростертого на земле — кого же? — царя! Которого он еще недавно защищал от разъяренных зверей, но — не смог защитить… О, бедный царь!
Так это над ним, над царем, раздается собачий плач!.. Никого не нашлось, кроме собаки, кто бы его оплакал, и она плачет… Это его собака — она, голодная деревенская собака, как-то пристала к нему на охоте, под Москвою, и с тех пор не оставляла его. Да, это она оплакивает московского царя, такого же, как и сама она, приблуду. То начнет лизать ему руки, лицо, то опять ударится в слезы — воет, воет, так что сердце надрывается.
Заплакал и добрый немец — честный слуга своего господина. Собака плачет!.. А люди… о, порождение скорпиев! Люди или пресмыкаются, ползают в ногах, или топчут ногами…
Добрый немец бережно приподнял несчастного царя. Он жив еще, он дышит…
— Господи, да, никак, это царь-батюшка?
— Он и есть! Ахти, родимые! Что с ним? Убит?
Это стрельцы увидали своего царя и бросились к нему.
— Он упал, знать, сердешный, расшибся… Ахти, горе какое!..
— На ветер его, братцы, на ветер — он маленько оклемает…
Подняли на руки. Несчастный только стонал в беспамятстве. Немец-алебардщик дал ему понюхать спирту, потер виски. Мало-помалу он начал приходить в себя, осматриваться. Его положили на плащ.
— Где я? Что со мной?
Собака с радостным визгом лизала ему руки, заглядывала в глаза. Он узнал собаку, узнал алебардщика, стрельцов. Вспомнил… все вспомнил разом! Да и нельзя было не вспомнить: крики, звяканье оружия, выстрелы, беготня — все говорило само за себя. Стрельцы жалостно смотрели на своего злополучного царя. Он жалобно стонал.