С тех пор я очень полюбила верховую езду. Страстью, конечно, она не стала, поскольку я все-таки предпочитала ходить по земле, но это увлечение было для меня отдушиной, отвлекавшей от беспокойных мыслей, еще одним достижением в жизни, которое могло бы сослужить свою службу когда-нибудь потом, хотя я не вполне понимала, каким образом.
Пройдет еще два года, пока я не найду ответа на свои сомнения. И он будет куда более внезапным и неожиданным, чем все остальные события, что со мной случались прежде.
* * *
В эти выходные в доме появилась сияющая Эмильена в окружении своих подруг — артисток и куртизанок — шумный рой бесстрашных красавиц, но, как ни странно, ни одна из них даже не пыталась пустить в ход свои чары или острые коготки, чтобы вырвать Бальсана из моих прохладных объятий.
Все они желали лишь одного — купить мои шляпки.
Когда они заполнили мою мастерскую и принялись ворковать над моими творениями, Эмильена наклонилась ко мне поближе и прошептала:
— Дорогая моя, с вами все в порядке? Вы уверены? Вы так похудели с тех пор, как мы не виделись. Уж не чахотка ли у вас?
Я опустила глаза.
— Нет-нет, все в порядке, — пробормотала я и продолжила заниматься ее подругами.
По словам Эмильены, увидев ее в Тюильри в моей шляпке, они налетели на нее, умоляя познакомить с эксцентричным шляпником, которого Эмильена ото всех прячет. Когда же она сказала, что шляпки делает женщина, у них отвисла челюсть, и теперь они горели желанием приобрести мои творения.
— Вы только представьте, — заявила одна из них, расхаживая по комнате в одной из моих шляпок с перьями на голове, — что скажет месье Ворт, когда узнает, что мы больше не носим его шляпок. Mon Dieu, скандал! Об этом заговорят во всех салонах Парижа.
Скандал был той приманкой, которая держала поклонников куртизанок в постоянном рабстве, афродизиаком, по словам Эмильены, не менее мощным, чем устрицы: какой мужчина с горячей кровью в жилах страстно не желает запретного и одновременно возвышенного?
— Откуда мне знать, — ответила я, когда мы уютно устроились в моей комнате.
Эмильена постелила свою вышитую шаль на канапе и накидала туда множество подушек. Ее подружки отправились погулять с мужчинами в саду, а Эмильена явилась ко мне в халате-кимоно и с распущенными волосами, и это значило, что остаток дня мы можем посвятить только себе.
Она внимательно оглядела меня своими кошачьими глазами:
— Не знаете? Дорогая моя, у вас такой жалкий, такой несчастный вид. Неужели вы не рады, что я привезла своих знакомых, чтобы они купили ваши изделия?
Она махнула рукой в сторону моего совершенно пустого рабочего стола, где сиротливо лежала одна-единственная, простенькая черная шляпка с квадратным верхом, одна из самых моих любимых. На полу громоздилась куча коробок из галантерейного магазина на улице Лафайет, а в них основа для моих будущих шляпок. Эмильена купила и привезла их специально для меня.
— Ну посмотрите, они смели все ваши шляпки. Готовьте новую партию, а я в следующий раз привезу вам еще толпу, они снова все раскупят. Глазом не успеете моргнуть, как ваше имя будет у всех на устах.
— Нет, конечно, я рада, — ответила я с натянутой улыбкой. — Просто я…
Я не знала, стоит ли рассказать о поселившемся в моей душе гнетущем чувстве, будто меня несет куда-то в жизненном океане без руля и ветрил, без цели, без единой надежды на настоящее счастье.
Она сразу же наклонилась ко мне:
— О нет, ma chère, только не это. Скажите, что это не так.
— Что? — Я удивленно посмотрела на нее. — Что не так?
— Я могла догадаться и раньше… — вздохнула она. — Эта странная меланхолия, потеря аппетита, эта худоба и бледность. Да вы enceinte,[12] милая моя.
Я не сразу поняла, о чем она говорит. А когда поняла, изумилась:
— Вы думаете, я беременна? О нет, Эмильена, уверяю вас, вы ошибаетесь.
— Нет? — нахмурилась она. — Разве такое не возможно?