Святой террор
Одна революция всё равно что один коктейль: вы сразу же начинаете готовить следующий.
Нередки случаи, когда собравшиеся совершить террористический акт люди заранее отпевали себя в церквях — акт совершенно дикий с точки зрения христианина. Невольно вспоминаются слова Порфирия Петровича — одного из персонажей романа «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского: «Я человек поконченный». Впрочем, Порфирий — следователь, пытающийся уговорить Родиона прийти в полицию с чистосердечным признанием. Порфирий немного напоминает самого Раскольникова, когда-то давно он тоже имел возможность перейти черту добра и зла, доказав, что он «не тварь дрожащая, а право имеет», но тогда Порфирий смалодушничал, отказался отриска, и в результате: «мне 40, я человек поконченный, а у вас вся жизнь впереди», а дальше и вовсе чудное: «Станьте солнцем, и пусть все на вас посмотрят». Солнцем после тройного убийства? (Проценщица Алёна Ивановна и её беременная сестра Лизавета. Нерождённый ребёнок тоже считается.)
Конечно, Раскольников — литературный персонаж, но именно такие мысли витали в то время в воздухе.
«Беззаветное самопожертвование, спокойное сознание неизбежности своей гибели — такова была самая яркая отличительная черта всей этой группы», — писала Валентина Попова о террористах в Российской империи.
Историк Маргарет Максвелл писала, что для революционера убийство его руками было трагической необходимостью, которую можно искупить лишь своей собственной смертью[39].
Многие революционеры воспитывались в религиозной среде, для которой тема убийства и самоубийства трактовалась как страшный грех, сулящий адские муки. Но в сознании террористов даже истины десяти заповедей меняют свой первоначальный смысл, и невинные (а во время взрыва обычно погибают не только те, на кого устраивается охота, кто приговорён Исполнительным комитетом, но и случайные люди, прохожие, обслуга, члены семьи) становятся жертвами революции.
О таких невинных жертвах революционеры обычно говорили, что и агнец на заклании тоже не сделал ничего плохого. Кроме того, невинные жертвы неизбежно попадают в рай, и если рассуждать философски, то ещё неизвестно: не брось революционер бомбу, не погибни от осколков несколько зевак — хватило бы у них святости жить так, чтобы обрести местечко в раю? А рукой террориста все их прегрешения автоматически сняты, а сами они доставлены в пункт назначения. Чем же плохо?
К тому же, если невинные жертвы автоматически попадают в рай, того же нельзя сказать о погибшем во время теракта террористе. Потому что он сознательно пошёл на убийство, а такое уже не прощается.
Некоторые теоретики терроризма допускали, что, погибая, террорист тем самым как бы искупает вину собственной кровью. Мало чести в стремлении пролить чью-то кровь, если не готов пожертвовать собой ради светлого будущего и счастья миллионов. Вере Фигнер, например, эти проблемы казались надуманными. «Если берёшь чужую жизнь — отдавай и свою легко и свободно… Мы о ценности жизни не рассуждали, никогда не говорили о ней, а шли отдавать её, или всегда были готовы отдать, как-то просто, без всякой оценки того, что отдаём или готовы отдать»…
Но основная масса не желала удовлетворяться сомнительными полумерами. По всем церковным законам рай такому «герою» не светит, и в этом тоже кроется соблазн, горький мёд, печаль погибающего демона, Прометея, отдавшего себя на муку ради принесённого на землю огня.
Это вам не современные исламские террористы, которых добрый Аллах оптом эвакуирует после теракта на небо, в России всё строже и безысходнее.
То есть после смерти террорист, хоть и сделал «много хорошего» для светлого будущего, всё же гарантированно будет отправлен в ад. Тем не менее, полностью осознавая это, российские «камикадзе» шли на смерть как на праздник, с чувством выполняемого долга, умирая с радостным сознанием того, что не напрасно пожертвовали своей жизнью. Евстолия Рогозинникова (в некоторых документах Рогозина), застрелившая начальника Главного тюремного управления Максимовского, хохотала в суде во время оглашения своего приговора, показывая тем самым, что она стоит выше смерти.
Готовясь к смерти в камере, Вера Фигнер писала стихи.