– Вы прекрасно выполнили эту работу, миссис Дженнингс. Сам Асмодей не отличит меня от своего племянника.
– Надеюсь, что так оно и будет, – сказала она. – Ну, пойдем?
– А как быть с Арчи?
– Сдается мне, что его лучше всего оставить так, как есть.
– Тогда как насчет вашей собственной трансформации?
– Я об этом позабочусь сама, – ответила она немного резко. – Займите ваши места.
Миссис Дженнингс и я оседлали вдвоем одну метлу. Я сел впереди, лицом к свече, которая была воткнута в прутья метлы. Я видел как-то декорации ко Дню Всех Святых[31] на которых метла была черенком вперед, а прутьями назад. Это ошибка. Обычаи важны в таких вещах. Ройс и Джо должны были следовать сразу же за нами. Кот Серафин быстро вспрыгнул на плечо хозяйки и устроился там. Усы его дрожали мелкой дрожью от возбуждения.
Води произнес какие-то слова, наша свеча вспыхнула ярким пламенем, и мы полетели. Я испугался до ужаса, но старался этого не показывать и крепко держался за метлу. Камин разинул свою пасть в чудовищном зевке и подхватил нас в свой гигантский свод. Пламя вокруг ревело, как в горящем лесу, оно охватило нас со всех сторон. Пока нас кружило в огненном вихре, я разглядел танцующую посреди пламени саламандру. Я уверен, что это была моя знакомая – та самая, которая оказала мне честь своим согласием иногда появляться в моем камине. Это показалось мне хорошим предзнаменованием.
Мы уже оставили наш портал далеко позади, – если только слово «позади» можно применить к месту, где все направления совершенно условны. Воющий шум огня уже не докучал нам, и я, кажется, начал потихоньку приходить в себя. Я почувствовал ободряющее прикосновение руки к моей ладони и обернулся, чтобы поговорить с миссис Дженнингс. И чуть не свалился с метлы. Когда мы улетали из дома, позади меня садилась старая-престарая женщина со сморщенным, высохшим телом, которое держалось только силой ее неукротимого духа. Та же, которую я видел теперь, была молодой женщиной, сильной, совершенно и невообразимо прекрасной. Ее невозможно описать. Она вся была без единого изъяна, даже воображение не могло подсказать ничего лучшего. Видели вы когда-нибудь статую лесной богини Дианы? Она была похожа на нее, если только металл может передать живую, трепещущую красоту, которую видел я. Но это была одна и та же женщина! Миссис Дженнингс – Аманда Тодд Дженнингс – такой она была в свои двадцать пять лет, когда достигла расцвета своей великолепной женственности, а время еще не сгладило вершину ее совершенства.
Я позабыл о своем страхе. Я позабыл обо всем, кроме того, что рядом со мной была самая волнующая и трепетная женщина, какую я только знал. Я позабыл о том, что она была по меньшей мере лет на шестнадцать старше меня, и что ее нынешний вид – всего лишь триумф волшебства. Думаю, что если бы кто-нибудь в этот момент спросил меня, влюблен ли я в Аманду Тодд, я бы ответил: «Да!» Но в тот момент мои мысли были в слишком большом смятении, чтобы нормально их высказать. Она была тут, и этого было достаточно.
Она улыбалась, глаза ее были наполнены теплотой понимания. Она говорила, и это был тот же голос, который я знал, хотя он и превратился в богатое контральто вместо привычного слабого сопрано.
– Все в порядке, Арчи?
– Да, – ответил я дрожащим от нахлынувших переживаний голосом. – Да, Аманда! Все в порядке!
Что же касается Полу-Мира... Как можно описать место, для которого нет ни одного знакомого нам понятия? Как можно говорить о вещах, для которых не изобретено слов? Обычно говорят о незнакомых вещах в терминах вещей знакомых. Но здесь нет ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Все иное. Единственное, что я могу сделать, так это рассказать, как все это воспринималось моими человеческими чувствами. Хотя я понимаю, что на это накладываются два типа искажений: искажения от несовершенства человеческих чувств и искажения. вызванные неумелостью моего рассказа.
Я обсудил этот вопрос с Джедсоном, и он согласился, что трудности здесь необычайные. И если в какой-то мере можно вести речь об истинности – это истины Полу-Мира, увиденные человеком.
Есть одно поразительное различие между реальным миром и Полу-Миром. В реальном мире действуют устойчивые естественные закономерности, которые неподвластны обычаям и культуре, а в Полу-Мире лишь обычаи имеют какую-то устойчивость, и нет никаких естественных законов. Представьте себе, если сможете, ситуацию, когда глава штата может отменить закон всемирного тяготения, и его декрет на самом деле будет действовать, место, где король Канут мог приказать морю отхлынуть, волны послушались его. Место, где «верх» и «низ» – дело вкуса, а расстояния могут с равным успехом изменяться как в днях, так и в милях или цветах.
И тем не менее там не было бессмысленной анархии, поскольку все они были обязаны подчиняться своим обычаям, причем столь же неукоснительно, как мы подчиняемся законам природы.
Мы сделали в бесформенной серости, окружавшей нас, резкий поворот влево, чтобы исследовать место шабаша. Это была идея Аманды – сразу встретиться со Стариком по нашему делу, вместо того, чтобы бесцельно скитаться по вечно меняющемуся лабиринту Полу-Мира в поисках того, что даже трудно определить.
Рейс спикировал на шабаш, хотя так ничего и не смог разглядеть до тех пор, пока мы не опустились на землю и не встали на ноги. Там был свет и была форма. Впереди нас примерно в четверти мили виднелось возвышение с увенчивающим его громадным троном, пылавшим красным в темном мрачном воздухе. Я не мог достаточно ясно рассмотреть, кто был на троне, но понял, что это был он «САМ» – древний враг рода человеческого.
Мы уже больше не были одни. Жизнь – чувствующая, злая живая масса – кипела кругом и затуманивала воздух, и выползала на поверхность. Почва сама дергалась и пульсировала, когда мы ступали на нее. Безликие существа сопели и кусали нас за подошвы. Мы ощущали невидимое присутствие чего-то вокруг нас в туманно-переливчатой мгле: какие-то существа, которые пищали, хрюкали и хихикали, голоса, которые издавали неясное хныканье, чмокали, рыгали и блеяли.
31
День Всех Святых празднуется с 31 октября на 1 ноября. Кельтский праздник в конце лета (Samhain) – в противоположность Майскому дню (Beltrane), празднующемуся в начале лета, что разделяет два основных времени года в кельтском календаре. 31 октября – канун начала Нового года в кельтском и англосаксонском летосчислении, один из древнейших праздников, связанных с огнем. Возвращение скота с летних пастбищ обозначалось и обновлением всех правил и установлений, а также символическим разжиганием огня на наступающий год. При этом широко использовались гадание, ворожба, контакт с душами умерших, которые, как считалось, посещают в этот день свои дома. Этот праздник имел особенно зловещее значение, поскольку считалось, что призраки, ведьмы, феи и демоны особенно активны в этот день.