И еще одна есть отрада: едва ль ты не сможешь найти человека, кто не любил бы кого-нибудь так, чтобы ему не захотеть добровольно на год отказаться от глаза или слепым стать, если потом он сумеет свой глаз опять получить и спасти своего друга от смерти. Тогда, если человек захочет на год отказаться от глаза ради спасения того, кто все же через несколько лет должен погибнуть, то ему по справедливости следует добровольно отречься от десяти или двадцати или от тридцати лет, которые он, может статься, еще сумел бы прожить, дабы ему себя самого навечно сделать блаженным и вечно на Бога взирать в Его Божественном свете и в Боге на себя самого и на всякую тварь.
Вот отрада другая: благой человек, — поскольку он благ и рожден только от благости и является образом благостыни, — все тварное для него, то или это, невыносимо, горькое горе и мука[108]. А потому, сие потерять, значит, потерять и утратить горе, страдание и муку. А горя лишиться — не это ли настоящая радость? Поэтому человеку не надо сетовать на потерю. Гораздо больше ему сетовать надо на то, что ему неведома радость, что радость его не способна обрадовать, как сладкое вино невкусно больному. Ему подобает печалиться, как я выше писал, что он не полностью от творений разоблачился и не облекся со всем своим в благостыню.
А еще человеку в горе своем стоит подумать о том, что Бог истину говорит и в Себе, в Истине, произносит обетования. Если Бог отпадет от Своего Слова, Своей истины, то Он отпадет от Своего Божества и Богом не будет, ибо Он есть Его Слово, Его истина. Слово же Его таково, что наше горе должно радостью стать[109]. Подлинно, если бы я знал наверное, что все мои камни должны в золото превратиться, то, чем больше я тогда имел бы крупных камней, тем больше мне это было бы по сердцу. Да, я просил бы камней и, коль смог, получал бы такие, которые велики и которых суть много; чем больше было бы их и чем крупнее они, тем были бы они мне дороже. Так, несомненно, изрядно утешится человек в любом своем горе.
Но есть и другое, подобное этому: никакой сосуд в себе не может иметь питие двоякого рода. Если должен он вино содержать, воду по необходимости следует вылить; сосуду подобает быть пустым и свободным. Поэтому, если ты должен воспринять Божественную радость и Бога, тебе надлежит непременно творения выплеснуть. Святой Августин говорит: «Вылей то, чем ты наполнен. Научись не любить, чтобы научиться любить. Уйди от себя, дабы тебе возвратиться»[110]. Коротко говоря, все, что должно получать и быть восприимчивым, то должно и обязано пребывать порожним. Учителя говорят: если бы глаз имел внутри себя какой-нибудь цвет, то не увидел бы он, когда он взирает, ни того цвета, который в нем есть, ни того, которого нет в нем; но поскольку он лишен всякого цвета, постольку видит он все цвета[111]. У стены есть цвет; поэтому она ни своего цвета не знает, ни цвета какого-либо другого, и не имеет наслаждения от цвета, — не больше от золотого или лазурного, чем от цвета угля. Глаз его не имеет и все же воистину имеет его, ибо он его узнает с весельем, наслаждением и радостью. И чем совершенней и чище силы души, тем совершенней и полней восприемлют они, что восприемлют, и тем полней они обретают и обильней имеют отраду и больше становятся едины с тем, что получают, — настолько, что высшая сила души, которая обнажена от всех вещей и не имеет с ничто ничего общего, находит не меньше, чем Самого Бога во всей глубине и полноте (Его) бытия. И учителя утверждают, что с этим единством и истечением и блаженством ничто не может сравниться в радости и наслаждении[112]. Потому-то и говорит наш Господь весьма примечательно: «Блаженны нищие в духе». Нищ тот, у кого ничего нет. «Нищий в духе» значит: как глаз беден и обнажен от цвета и ко всем цветам восприимчив, так и тот духом беден, кто восприимчив ко всякому духу, а дух всех духов есть Бог. Плод духа есть любовь, радость и мир. Ничего-не-иметь, нагим, нищим и пустым-пребывать преображает природу; пустота поднимает воду вверх по горе и совершает иные многие чудеса, о которых сейчас не следует говорить.
108
110
111
112