Сперва я хочу поговорить о том, что изрекает вечная Мудрость: «Слушающий Меня не постыдится». Кто должен услышать вечную Мудрость Отцову, тому надлежит быть внутри и надлежит быть в дому и надлежит быть единым, и тогда он сможет услышать вечную Мудрость Отца.
Существуют три вещи, они нам мешают, так что мы не слышим вечного Слова. Первое — телесность, второе — множественность, третье — временность. Если бы ты превзошел эти три вещи, то ты жил бы в вечности и жил бы в духе и жил бы в единстве и пустыни, и там услышал вечное Слово. Наш Господь говорит: «Никто не расслышит Моих слов и учения, если прежде не оставит себя»[412]. Ибо тот, кому надо услышать Слово от Бога, должен быть совершенно оставлен. То, что слышит, есть то, что бывает услышано в вечном Слове. Все, чему учит вечный Отец, есть Его бытие и Его естество и все Его Божество. Это-то Он нам вполне открывает в Своем единородном Сыне и нас научает, чтобы и мы стали оным Сыном. Человек, вышедший (из себя) в такой мере, что стал бы единородным Сыном, такому человеку будет присуще все то, что присуще и единородному Сыну. Что Бог творит и чему учит, все то Он творит и тому учит в Своем единородном Сыне. Все Свои дела Бог делает для того, чтобы мы стали единородным Сыном. Когда Бог узрит, что мы — единородный Сын, то бросится к нам так ретиво и так поспешит и поступит именно так, словно все Его Божественное бытие собирается расколоться и само в себе обратиться в ничто, только бы нам приоткрыть всю бездну Своего Божества и полноту Своего бытия и Своего естества. Бог весьма спешит принадлежать нам точно так же, как принадлежит Себе Самому. От этого у Бога в изобилии веселье и радость. Сей человек пребывает в познании Божьем и в Божьей любви, и становится тем, чем Сам по Себе является Бог.
Если любишь себя, то любишь и всех людей как себя. До тех пор, пока какого-то человека любишь меньше, чем себя самого, ты, воистину, еще не обрел любви к себе самому; если не всех людей любишь так же, как себя самого: в одном человеке — всех человеков, и оный человек будет Богом и человеком[413]. Благо человеку, любящему себя самого и любящему всех человеков, как себя самого; благо тому. Иные люди говорят: «Я больше люблю моего друга, от которого пользуюсь благом, чем какого-нибудь человека». Это неправильно, это несовершенно. Впрочем, это нужно терпеть, подобно тому, как иные люди плывут при ветре, дующем вполсилы, за море и переплывают его. Так же обстоит дело с людьми, любящими одного человека больше другого; это естественно. Если я возлюблю его так же, как себя самого, то что бы с ним ни случилось — во благо или на горе, будь то смерть либо жизнь, — это мне будет столь близко, словно приключилось со мной. И это будет настоящая дружба.
Потому-то и говорит святой Павел: «Я хотел бы навеки быть отлученным от Бога ради друзей моих и ради Бога»[414]... На один миг быть отлученным от Бога — это быть вечно отлученным от Бога; быть отлученным от Бога есть адская мука. Что же имеет в виду святой Павел, когда говорит, что он хотел бы быть отлученным от Бога? И вот учителя вопрошают: стоял ли святой Павел на пути к совершенству или уже пребывал в полном совершенстве? Я утверждаю: он находился в полном совершенстве, иначе он не смог бы такого сказать. Сие слово, которое изрек святой Павел, что он желал бы быть отлученным от Бога, я хочу пояснить.
Высшее и самое важное, что человек может оставить — это когда он Бога покидает ради Бога. Святой Павел оставил Бога ради Бога: он оставил все, что только мог взять от Бога, и оставил все, что ему мог подать Бог, и все, что мог принять от Бога. Когда он это оставил, то оставил Бога ради Бога, и ему остался Бог, каков есть Бог сущий в Себе, — не в соответствии с тем, как Он воспринимается или стяжается, нет: в сущности, каков Бог есть Сам в Себе. Павел Богу никогда ничего не давал, и от Бога никогда ничего не стяжал; это — Единое и сплошное единство. Тут человек — истинный человек; и в этого человека не проникнет никакое страдание, так же мало (страдания), сколько сможет проникнуть в бытие Бога. Как я уже много раз говорил: в душе есть нечто такое, что столь родственно Богу, что оно — единое, а не объединенное (с Ним). Оно — единое, и оно ни с чем не имеет ничего общего, и с ним ничего общего не имеет ничто из того, что сотворено. Все, что сотворено, есть ничто. И вот оно далеко от всего сотворенного и чуждо ему. Если бы человек целиком был таков, то он был бы вовсе не тварным и несотворимым. И если бы все, что телесно и немощно, было осознано в оном единстве, то все было бы именно тем, чем является само это единство... Если бы я хотя бы на миг оказался в таком бытии, то обратил бы на себя так же мало внимания, как на какого-нибудь навозного червяка.
413