Бог дает всем вещам поровну, и когда они истекают от Бога, они равны. Да, ангел и человек и всякие твари, — в своем первом истечении они истекают от Бога как равные. И кто возьмет все вещи в первом их истечении, тот возьмет все вещи в качестве равных. Если же они во времени равные, то в Боге они будут гораздо больше равны. Если взять муху в Боге, то в Боге она благородней, нежели высший ангел сам по себе. Все вещи в Боге равны и являются Самим Богом. Здесь, в этом тождестве, Бог до того исполнен веселья, что в тождестве, в Себе Самом, совершенно пронизывает Свое естество и Свое бытие. От этого Ему радостно. Это все равно, что коня отпустить на зеленую пустошь, которая была бы совершенно ровной и гладкой; естеству коня будет вполне соответствовать, если, скача по равнине, он полностью выбьется и лишится всех своих сил, — это было бы весело и сообразно его естеству. Вот так же и Богу бывает радостно и приятно, когда Он находит равенство. Ему весело полностью изливать свое естество и свое бытие в тождество, ведь Он Сам есть оное тождество[415].
Задаются вопросом об ангелах: не имеют ли ангелы, живущие с нами, служащие нам и хранящие нас, не имеют ли они какого-нибудь меньшего равенства в радости, сравнительно с ангелами, живущими в вечности, и не уничижены ли они своим действием, когда нас берегут и нам служат? Я утверждаю: нет, ни в коем случае! Их радость и подобие от этого не уменьшается, ведь действие ангела — это воля Божья, а Божья воля — это действие ангела. Потому-то он и не умаляется ни в своей радости, ни в своем равенстве, ни в своем действии. Если бы Бог приказал ангелу залезть на дерево и приказал собирать с него гусениц, то и тогда ангел был бы готов собирать гусениц, и сие было бы его блаженством и Божьим произволением.
Человек, стоящий в воле Божьей, не хочет ничего, помимо того, что есть Бог и что есть произволение Божье. Будь он болен, он не захотел бы становиться здоровым. Всякое страдание для него — радость, всякое множество для него — простота и единство, поскольку он стоит в воле Божьей. Да если бы Бог послал его на адскую муку[416], то это было бы для него радостью и блаженством. Он — пуст и вышел из себя самого; и для всего, что ему предстоит воспринять, он должен быть пуст. Если мой глаз должен увидеть какой-нибудь цвет, он должен быть лишен всякого цвета. Если я вижу синий цвет или белый, то зрение моего глаза, который видит сей цвет, иначе говоря, то, что созерцает, есть именно то, что созерцается глазом... Глаз, которым я вижу Бога, — это тот самый глаз, которым Бог видит меня: мой глаз и глаз Божий суть один глаз и одно зрение и одно познание и одна любовь.
Тот человек, что пребывает в Божьей любви, должен быть мертв для себя самого и для всех тварных вещей, дабы обращать на себя так же мало внимания, как на того, кто находится за тысячу миль. Такой человек остается в тождестве и остается в единстве и остается полностью равным; в него не проникнет никакое неравенство. Сей человек оставил себя и весь этот мир. Если бы существовал человек, которому принадлежит целый мир, и он оставил его ради Бога и остался бы наг, как тогда, когда принимал его во владение, то такому человеку Бог вернул бы весь мир и в придачу вечную жизнь. И если бы существовал другой человек и у него, кроме благой воли, не было ничего, и он в себе помышлял: «Господи, будь моим этот мир и имей я еще один мир и еще — их тогда будет три», и желал бы: «Господи, я оставлю все это и себя самого, и останусь нагим, как тогда, когда это от Тебя принимал», то такому человеку Бог дал бы так много, как будто он это все отбросил своею рукой. Но иной человек — у него не было бы ничего телесного или духовного, ни для того, чтобы оставить, ни для того, чтобы подать, — такой человек оставил бы больше всего. Кто оставит себя (хотя бы) на один-единственный миг, тому будет отдано все. Но если бы человек был двадцать лет оставлен, и вернул себя на один только миг, то он никогда не был оставлен. Тот человек, который оставил и который оставлен и который никогда не взирает на то, что оставил, как бы кратко то ни было, и остается постоянным, неподвижным в себе самом и неизменным, — лишь такой человек будет оставленным[417].
Дабы нам оставаться столь постоянными и недвижимыми как вечный Отец, в этом помоги нам, Боже и вечная Мудрость. Аминь.
ПРОПОВЕДЬ 13
Святой Иоанн узрел Агнца, стоящего на горе Сион, и на Его челе впереди было начертано имя Его и Отца Его имя, а рядом с Ним стояли сто сорок четыре тысячи. И Он сказал, что это все девы; и они пели новую песнь, которую никто, кроме них, петь не умел, и следовали за Агнцем, куда бы Тот ни пошел.
415
416
417