Неужели ему никогда не суждено будет узнать, кто его родители? Да будь он даже сыном знатного вельможи, — какая ему от этого польза, если в глазах всего света и в своих собственных он — лишь жалкий подкидыш!
Забрав мальчика с собой, мисс Анна Вестон совсем не думала об ответственности, которую этот душевный порыв возложит на нее в будущем. Она совершенно не помышляла о том, что, когда ребенок подрастет, придется подумать о его воспитании, обучении. Это прекрасно — осыпать малыша ласками, но еще лучше — дать ему знания, необходимые для его жаждущего ума. Принять ребенка — значит взять на себя обязанность сделать его человеком. Актриса очень смутно представляла себе, что именно в этом и состоит ее долг. Правда, Малышу было пока что чуть больше пяти лет. Однако даже в столь раннем возрасте способность мышления уже пробуждается. Что с ним станет? Ребенок не смог бы кочевать с ней из города в город, из театра в театр… особенно если она отправилась бы за границу… Ей придется отдать его в пансион… в хороший пансион!… Однако, отмахивалась от тяжелых раздумий мисс Анна, все равно она его никогда не оставит.
И вот однажды актриса обратилась к Элизе:
— Он становится все более милым, ты не находишь? Что за нежное создание! Ах! Его любовь сторицей воздаст мне за все, что я для него сделала!… И потом… такой развитый… все хочет знать… Мне даже кажется, что он гораздо разумнее, чем следует быть в его возрасте… Как он только мог подумать, что я его мать!… Бедное дитя! Я совершенно не могла бы быть похожей на его мать, как мне кажется?… Это должна быть женщина серьезная… строгая… Скажи-ка, Элиза, нам следовало бы, однако, подумать…
— О чем, госпожа?
— Что же нам с ним делать…
— Что нам с ним делать… теперь?…
— Нет-нет, не сейчас, милочка… Сейчас пусть он себе растет, как куст!… Нет… позже… позже… когда ему исполнится семь или восемь лет… Ведь, по-моему, именно в этом возрасте детей отдают в пансион?
Элиза подумала о том, что ребенок, должно быть, уже привык к режиму пансионов, а что это был за режим, читатель может судить по «рэгид-скул». По ее мнению, лучше всего было бы отослать Малыша в какое-нибудь заведение — самое приличное, разумеется. Однако мисс Анна Вестон не дала горничной даже слово вставить.
— Скажи-ка, Элиза, не кажется ли тебе, что наш херувим мог бы иметь склонность к театру?… — выпалила актриса.
— Он, госпожа?
— Да… Посмотри-ка на него получше!… У него прекрасная фигура… изумительные глаза… величественная осанка!… Это уже сейчас видно, и я уверена, что он мог бы стать очаровательным первым любовником…
— Ба, госпожа! Вас опять занесло!…
— Хм!… Я бы научила его играть в комедиях… Ученик мисс Анны Вестон!… Неплохо звучит, а?…
— Лет через пятнадцать…
— Через пятнадцать лет, Элиза, согласна! Уверяю тебя, через пятнадцать лет он станет самым очаровательным кавалером, о котором только можно мечтать!… Все женщины будут…
— Завидовать! — закончила Элиза. — Знаю я этот припев. Послушайте-ка, миледи, хотите, я скажу, что лично я об этом думаю?…
— Говори, милочка.
— Так вот… Мне кажется, ребенок никогда не согласится быть актером.
— Но почему?
— Он слишком серьезен.
— Что правда — то правда! — признала мисс Анна Вестон. — Однако… ладно, там посмотрим…
— И у нас еще есть время, госпожа! Куда спешить?
Верно замечено! Времени было предостаточно, и если бы Малыш, что бы там ни говорила Элиза, выказал склонность к театру, все устроилось бы наилучшим образом.
Тем временем мисс Вестон осенила замечательная идея — одна из тех идей а-ля Вестон, секрет появления которых был известен лишь ей одной. А именно: в самом ближайшем будущем устроить ребенку дебют на сцене Лимерика.
«Заставить Малыша дебютировать? — воскликнете вы. — Да она же совершенно безрассудна, эта звезда современной драмы! Да ей место в Бедламе![101]»
Сумасшедшая?… Отнюдь, во всяком случае, не в полном смысле слова. Кстати, «и только один раз», как провозглашают афиши, ее идея не была уж столь плоха.
Мисс Анна Вестон репетировала в тот момент «кассовую» пьесу с массой эффектных сцен, то, что называется «жарким» на театральном жаргоне. Довольно частое явление в репертуаре английских театров! Эта драма или, точнее, мелодрама под названием «Угрызения совести Матери» уже выжала столько слез из целого поколения, что их хватило бы, чтобы наполнить все реки Великобритании.
Однако в этом произведении драматурга Фёпилла была детская роль. Герой пьесы — несчастный ребенок, которого мать не могла оставить при себе. Через год после рождения сына она с ним рассталась, а позже нашла его, влачащим нищенское существование.
Само собой разумеется, это была роль без слов. Маленькому статисту нужно было молчаливо сносить все, что бы с ним ни делали: позволять себя ласкать, обнимать, прижимать к материнской груди, вертеть то в одну, то в другую сторону и при этом не произносить ни слова.
Разве наш герой не подходил по всем статьям для подобной роли? И возрастом, и ростом, и бледным лицом, и такими печальными глазами? Какой он произведет эффект, когда появится на подмостках, да еще рядом со своей приемной матерью! С какой самоотдачей, с каким воодушевлением сыграла бы она пятую сцену третьего акта, где она защищает своего сына, которого пытаются вырвать у нее из рук! И разве воображаемая ситуация не могла бы всех захватить, как самая реальная, жизненная драма? Какие вопли материнского отчаяния вырывались бы из груди актрисы! Каким потоком полились бы слезы у нее из глаз! О, эта постановка могла бы стать звездным часом Анны Вестон!
Итак, все дружно принялись за работу, и вот Малыша привели на последние репетиции.
В первый раз все увиденное и услышанное повергло ребенка в несказанное удивление. Репетируя роль, мисс Анна Вестон называла его «мое дитя», однако при этом она не сжимала его в объятиях и не уронила ни единой слезинки. И действительно, плакать на репетициях было бы, по крайней мере, смешно. Ради чего, собственно, портить глаза? Вполне достаточно пустить слезу на публике.
Тем не менее наш Малыш был буквально ошеломлен. Эти темные кулисы, влажный затхлый запах, просторный и пустынный зал, в который проникал лишь сероватый дневной свет через слуховые окна за последними рядами амфитеатра… Этот мрачный, скорбный вид, как в доме покойника! Однако Сиб[102] — по пьесе мальчика звали Сибом — делал все, что от него требовалось, и мисс Вестон не сомневалась, что его ожидает большой успех, как, впрочем, и ее.
Возможно, правда, уверенность актрисы разделяли далеко не все. У Анны Вестон было несколько завистников, и особенно завистниц, среди добрых товарищей по сцене. Они частенько страдали от ее слишком шумного и неуживчивого характера, от ее капризов звезды, чего она, конечно, не замечала и о чем даже не догадывалась. И теперь, когда ее опять «занесло» из-за ее неуемного характера, она репетировала, желая доказать, что под ее руководством этот Малыш, от горшка два вершка, затмит однажды всех Кинов[103], Макриди[104] и любого другого гранда современного театра!… По правде говоря, это было уже чересчур!
И вот наступил день премьеры — девятнадцатое октября, четверг.
Само собой разумеется, что мисс Анна Вестон должна была пребывать в состоянии крайнего нервного напряжения, что вполне объяснимо и простительно. Она то хватала Сиба, обнимала его, то трясла с каким-то нервным возбуждением, то становилась раздражительной в его присутствии и спешила отослать его от себя; ребенок ничего не понимал.
Не было ничего удивительного в том, что в этот вечер в театр Лимерика был огромный наплыв публики, которая, как говорится, валила валом.
Кроме того, афиши, возвещавшие о спектакле, могли заворожить и ошеломить кого угодно. Судите сами:
«СПЕКТАКЛЬ С УЧАСТИЕМ
МИСС АННЫ ВЕСТОН
УГРЫЗЕНИЯ СОВЕСТИ МАТЕРИ
ДУШЕРАЗДИРАЮЩАЯ ДРАМА
ЗНАМЕНИТОГО ФЁПИЛЛА» —
и т. д. и т. п.
«МИСС АННА ВЕСТОН ИСПОЛНИТ РОЛЬ ГЕРЦОГИНИ КЕНДАЛЛЬСКОЙ
В РОЛИ СИБА ВЫСТУПИТ МАЛЫШ, ПЯТЬ ЛЕТ И ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ…» —
и т. д. и т. п.
[101] Бедлам — дом умалишенных в Лондоне, название которого стало нарицательным для обозначения заведений подобного типа.