4
Когда-то мама была активисткойСоюза воинствующих безбожников.Кажется, он и теперь существует,воинствуя, впрочем, гораздо скромнее.Раньше воинствовали — в прямоми переносном смысле — безбожно.Но бабушка тайно меня окрестила,и был у меня освящённый крестик,который лежал в жестяной коробкеот николаевских леденцоврядом с поблекшим Георгием дедаи устаревшим значком, где гореличетыре буковки: МОПР.
А в сорок пятом открыла маманеподдающуюся коробку,и соскользнули с её ладонимедали Отечественной войны,звякнув о мой ненадеванный крестик.Наши реликвии в этой коробкесоединились, как в братской могилеи краткая надпись была на крышкекак на плите жестяной надгробнойнад леденцовым купцом, забывшимдобавить к фамилии инициалы:«Ландрин».
Мама выйграла Отечественную войну.Мама пела на фронте с грузовиков и даже с «катюш»,и танки, в бой уходя, на броне увозилисеребристые блестки с концертного платья мамыи увезли её голос, пропавший без вести на войне.После войны моя мама пела в фойе кинотеатра «Форум»рядом с буфетом, где победители Гитлера пили пиво,обнимая девчонок в прическах под юную Дину Дурбин,но слушая сорванный голос худой некрасивой певицыи даже не подозревая, что и она — победитель.Мы молча брели из «Форума» в наш дом на Четвёртой Мещанской,и концертное платье мамы, отдавшее танкам все блёстки,по асфальту шурша, зацепилось за лежащий совсем одиноколейтенантский погон, на которомчуть блестели три звёздочки. Большене блестело вокруг ничего.Дома мама сняла свой парик морковного цвета,и её голова, обритая после тифа,стала совсем беззащитной, как голова молоденького солдата,когда он снимает свою ненадёжную каску.И я зашептал, глотая сухие слезы позора:«Мама, ты больше не будешь петь!»И мама заплакала, но послушалась.Мама выйграла Отечественную войнуи проиграла свой голос.
5
Мама стала работать в Мосэстрадеадминистратором детского отдела,волоча на себе меня и сестренку,брошенную моим отчимом(одновременно кудрявеньким и лысеньким аккордеонистом)после её нежелательного появленьяв мире, наверное, состоящемнаполовину из детей нон грата.Мама брала домой работу налевои переписывала рапортички концертов,где проставляла фамилии авторов исполняемых произведений,после чего на их сберегательные книжки капали деньги.Единственная сберкнижка мамыбыла всё та же коробка «Ландрин»,где очень редко соприкасалисьденьги с медалями Отечественной войны.Покачивая кроватку сестрёнкиноском ботинка, разбитого вдрызгна пустырях о консервные банки,и слушая хриплую скороговоркуВадима Синявского с береговвесьма туманного Альбиона,где Бобров прорывался к воротам «Челси»,я переписывал эти треклятые рапортичкии добросовестно увеличивал вкладыБлантера, Соловьева-Седого,Фатьянова, Цезаря Солодаря,а после фамилии Дунаевский,так часто встречавшейся, что темнелов глазах от усталости, ставил «И. Дун.».Из-за этого у меня навсегда испортился почерк.Но когда попадалась фамилия Шостакович,я почему-то старался её выводить покрупней.Иногда, почти засыпая от переписывания чужих фамилий,где-нибудь между «Матрёшкин» и «Трёшкин»я ставил своё никому не известное имяи смотрел на него с непонятным чувством,а спохватившись, зачеркивал…
К маме приходили гости — ёлочные деды-морозы,из красных шуб доставая черноголовую водку,и пожилые снегурочки, одна из которых былавторой пли третьей женой полузабытого имажиниста,чье имя Вадим Шершеневич я не встречал в рапортичках.Женщина-каучук, уставшая быть змеёй, превращалась в домашнего котёнкаи свернувшись калачиком в кресле, вязала моей сестренке пинетки.А Змей Горыныч, по прозвищу Миля, расчерчивал пульку для преферансаи очень старался проигрывать маме,потому что он знал, какая у мамы зарплата.Красная Шапочка жаловалась на фронтовые раны,а сорокалетняя крошечная травестис глазами непойманного мальчишки,хлопоча у плиты, умело скрывала от мамы,что меня после школы она обучает любвив своей чистенькой комнатке на Красносельской,где над свежими сахарными подушкамиеё фотография в роли сына полка.Я любил и люблю этих маленьких незнаменитых артистов,потому что в них больше актёрского братства, чем в знаменитых.Жаль, что последний ужин Христабыл не у мамы моей на Четвёртой Мещанской,ибо там не нашлось бы Иуды и ужин бы не был последним.Мама крутила начинку для сибирских пельменейиз мяса, принесённого Серым Волком.Баба-Яга толкла в ступке грецкие орехи для сациви.Василиса Прекрасная мечтательно делала фаршированную рыбуи однажды зафаршировала свою упавшую бирюзовую сережку.А одна жонглёрша — по происхождению китаянка —делала что-то из чего-то, не похожего ни на что,и всё это вместе ставилось на общую скатерть.Это было как международные съёзды пролетариата ёлок,работающего для детей, включая детей нон грата.Снегурочки поумирали от инфарктов и тромбофлебитов,но и после смерти они не могли без детейи, наверно, показывая ангелам почетные грамоты Мосэстрады,добивались работы в детском отделе неба.И мне кажется — где-нибудь в мирозданьемёртвые снегурочки и мёртвые деды-морозыи сейчас работают на другой новогодней ёлке,на которую приходят лишь погибшие дети.
6
Мама, я читаю сегодняшние газетысквозь прозрачных от голода детей Ленинграда,пришедших на всемирную елку погибших детей.Пискаревские высохшие ручонкитянутся к желтым фонарикам ёлочных мандаринов,а когда срывают, не знают, что с ними делать.Дети Освенцима с перекошенными синими личиками,захлёбываясь газом, просят у деда-мороза с ёлкистеклянный шарик, внутри которогохотя бы немножечко кислорода.Вырезанные из животов матерей неродившиеся младенцы Сонгми1подползают к рыдающему Серому Волку.Красная Шапочка пытается склеить кусочкивзорванных бомбами детей Белфаста и Бейрута.Сальвадорские дети, раздавленные карательным танком,в ужасе отшатываются от игрушечного.Бесконечен хоровод погибших детей вокруг их всемирной ёлки.А если взорвётся нейтронная бомба, тогда вообще не будет детей:останутся только детские сады, где взвоют игрушечные мишки,плюшевую грудь раздирая пластмассовыми когтями до опилок,и затрубят надувные слоны запоздалую тревогу…Спасибо, Сэмюэл Коэн и прочие гуманисты,за вашу новую американскую «игрушку» —по ту, которой играют дети,а ту, которая играет детьми,пока не останется ни одного ребенка…За исчезновение очереди в «Детском мире»,за переставшие быть дефицитными бумажные пелёнки,за Диснейленд, в котором теперь никто ничего не сломает,за кукол, которым не угрожает жестокое отрыванье косичек,за окна, которые не разобьются от невежливого мяча,за карусельных, навеки свободных лошадок,поскрипывающих в мировой пустоте,за бережно оставленные на бельевых веревкахдетские колготки, которые никогда не порвутсяот пряток среди колючек…Настанут последние всемирные прятки.Детей не будет. Взрослых не будет.На целехоньких улицах будут лежать целехонькие часыс застегнутыми браслетами и ремешками, ещё сохраняющими форму исчезнувших рук,осыпавшиеся с пальцев обручальные кольца,опавшие с женских мочек бирюзовые и другие серёжки,и только целехонькие пустые перчатки будут сжиматьцелёхонькие баранки целехоньких автомобилей.Вся международная выставка ног в Перуджеиспарится: останутся лишь опустевшие туфлис горсточками пепла на стельках с золотым тисненьем,и между этих замшевых и лакированных урнбудет ползать, обнюхивая каблуки,полурасплавленная цепочкасо щиколотки испарившейся перуанки.Мамы тоже не будет. Останется только киоск,на котором перелистывает атомный ветерставшие антикварными плесневеюшие издания:еженедельник «Футбол-хоккей», журналы «Америка» и «Здоровье».И только призрак превратившегося в пар маминого мясникабудет по привычке оставлять призраку моей мамыпризрак мороженой курицы — соотечественницы Мопассанаиз страны, где на книжных полках целехонький Мопассани ни одного уцелевшего соотечественника.И увидит, нажав хиросимскую кнопку, новый майор Фирби,как превратится Европа в мертвую Евросиму,и майор не успеет сойти с ума, ибо сам превратится в призрак.
вернуться
1
Сонгми — деревенская община в пров. Нгиабинь в центральной части Вьетнама, в которой 16.3.1968, во время вооруженной агрессии США во Вьетнаме, американское вооруженное подразделение расстреляло ок. 500 жителей, сожгло постройки, уничтожило домашний скот и посевы. Преступление вызвало глубокое возмущение мировой общественности, в т. ч. и в США.