Тысяцкий Василий Есипович, ведавший торговым судом и решавший споры между немецкими и новгородскими купцами[7], был в затруднении. Слухи о походе великого князя Ивана Васильевича на Новгород и неизбежной войне с Москвой будоражили народ{3}. Тут и там возникали стихийные споры, часто кончавшиеся драками и увечьями. Случай с утопленной солью Клейса Шове так некстати усиливал общую нервозность. Какие-то оборванцы вчера пытались разоружить караульного у ворот Немецкого двора и были искусаны спущенными с цепей собаками. Немецкие купцы выходили в город только под защитой собственных воинов, но держались надменно, уверенные в своей правоте.
Вслед за ранними октябрьскими морозами вновь наступила оттепель. Мысленно ругая уличанских старост за неубранную грязь на мостовых из толстых сосновых плах, Василий Есипович отправился на Рогатину[8], где в Вечевой палате вершил дела степенной посадник[9]. Помимо конфликта с Немецким двором, который необходимо было поскорей разрешить, Василий Есипович желал знать последние новости о намерениях московского князя. Интерес был кровный. Отчинные деревни тысяцкого примыкали к границам Московии, и в случае неизбежной войны нужно было спасать добро, лошадей, скот, выводить людей. Тяжёлые думы одолевали его, мешая сосредоточиться на повседневных обязанностях.
Степенной посадник Иван Лукинич Щека его уже ждал. Это был невысокий горбоносый старик, почти облысевший, с реденькой бородой и мохнатыми седыми бровями, которые он по утрам расчёсывал специальным костяным гребешком. Движения его сухого тела были, однако, быстры, решительны и лишены старческой суетливости. Бледно-серый цвет впалых щёк говорил о нездоровье и давал повод боярским острословам перешёптываться об угасании его фамильной славы. Таких, впрочем, было немного. Правнук знаменитого плотницкого посадника Захарии, Щека, как и дед его, и прадед, служил верой и правдой господину Великому Новгороду[10]. Он пережил двух московских князей, надеялся перехитрить третьего, участвовал в посольстве к польскому королю Казимиру[11], собирал ополчение, ставил свою печать на судных решениях. Авторитет, которым он пользовался у новгородцев, был честно заслужен.
Иван Лукинич был не один. С лавки у стены поднялся, поклонившись Василию Есиповичу, плотный господин пожилых лет в длинном бархатном кафтане и коротких атласных штанах. Зелёный кафтан, розовые чулки, башмаки с золочёными пряжками странно выделялись на фоне просто обставленной просторной горницы, обшитой чёрным резным дубом. «Аки павлина из клетки выпустили», — подумал тысяцкий, чуть заметно усмехнувшись в усы, скрывая, впрочем, насмешку ответным поклоном. Иван Лукинич это заметил, и глаза его хитро сощурились.
— Господин Клейс Шове, — объявил он с нарочитой торжественностью.
Купец поклонился вторично, переводя беспокойный взгляд с тысяцкого на посадника. Василий Есипович, услышав имя просителя и предчувствуя непростой разговор, нахмурился и вместе с тем был рад скорому окончанию дела. «С плеч долой — из сердца вон».
Иван Лукинич жестом пригласил всех садиться и уселся сам, не на обычное своё место в красном углу, а на лавку у стены, под слюдяным оконцем. С утра светило солнце, и свеч не зажигали.
— Говори, Василий Есипович, — кивнул степенной посадник. — Что розыск дал? Али впрямь лоцманы недоброе затевали против ганзейского купечества?
— Злого умысла не обнаружил. Лоцман Олферий божится, что не по своей воле повёл вслепую перегруженный учан, а по принуждению.
— Что скажешь, купечь? — Посадник повернулся к Клейсу.
Тот, недовольный суровостью тона, с каким задан вопрос, и тем, что его самого вынуждают оправдываться, отвечал с заносчивостью:
— Восемь годов я плавать Великий Новгород. И плохой была погод и шторм. Железо не белка, тягость кораблю. И таких плохих случай не бывать. Лоцманы знали дело, этот — не знать, умения не иметь.
— Разность есть, однако, в словесах: был пьяный, стал неумелый, — возразил Василий Есипович и вдруг шлёпнул по колену широкой ладонью: — Восемь лет! Кузмин двадцать лет учаны водит и жалоб не имел.
Словно не замечая горячности тысяцкого, Иван Лукинич спросил участливо:
— Что же без железа приехал в сей раз?
— Долгий разговор, — буркнул Клейс Шове. — Не к этот месту.
— Оно, конечно, и соль нам нужна, — продолжал Иван Лукинич, и Клейс, да и Василий Есипович, слушая неторопливую речь посадника, невольно искали в ней потаённый смысл. — И соль нужна, и хлеб нужен, и железа много. А что, — повернулся он внезапно к тысяцкому, — соль-то не спасли?
7
Тысяцкий Василий Есипович, ведавший торговым судом и решавший споры между немецкими и новгородскими купцами...
8
9
10
11