P.S. Мой поезд конечно ушел.
Впервые — Минувшее. С. 212. СС-7. С. 313. Печ. по СС-7.
40-28. С.Н. Андрониковой-Гальперн
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
7-го июня 1928 г.
Дорогая Саломея, очень обрадовалась Вашему письму, я по Вас соскучилась. Обескураживает отсутствие прямого адреса (Ваша прислуга мне давала, но что-то странное, вроде: Лондон — Саломея!) не верю в достоверность Мирского, на которого пишу, — когда у меня с человеком кончается, кончается человек, следовательно и дом, где он живет, а уж во всяком случае номер, — нет! только номер остается, как в царстве будущего (О или О bis!)
С вечером у меня очень плохо: никто не берет. Цветник отказов, храню. Одни (Т.Л. Сухотина [164], жена Эренбурга [165], значит: одне!) не видаются с русской эмиграцией (чем французы-туземцы хуже? — для вечера! а налетчики-американцы??) другие издержали весь свой запас дружественной действенности на недавний вечер Ремизова [166], — вообще вечеров, Саломея! вот 13-го вечер Рощина (писателя, читали? я нет) и с какой программой: Рощина-Инсарова, Кошиц, Дон-Аминадо, еще кто-то [167] — не то что НАШ тощий Слоним!
Г<оспо>жа Фундаминская (Амалия? какая жуть!) [168] по всем отзывам могущая взять 20 — и по — 100! (ни секунды не верила!) взяла, на всякий случай, 4 по 25. Единственно неунывающие — Прокофьевы, у них, должно быть, какое-нибудь слово [169].
С<ув>чинский, знающий всех музыкантов и не давший мне ни одного!
Друг тот кто делает — согласны? Все иное я называю слизанием сливок (кошки).
И кончится все, согласно прошлогодней поговорке Мура — его первой фразе — «Народу масса, денег мало», — видите, не всегда рифмуют МАССА и КАССА.
— Рада, что рады книжке [170]. Я ее еще не читала, наверное никогда и не прочту в страхе заведомых опечаток.
Милая Саломея, мне билеты важнее чем подписки, с книги я все равно никогда ничего не получу, горестно уверена.
С П<утер>маном мы встретились средне: я ему сказала, что Поволоцкий [171] жулик, а оказался его друг. Сначала мы оба злились и надписывали, нет! он взрезал (страницы, как животы) я же: № 1, № 2, № 3 — Марина Цветаева Марина Цветаева Марина Цветаева [172] — до полного одурения — потом отходили и пили чай. Все это на фоне огромной безмолвной Али, весьма напоминавшей полежаевских «молодцов» [173]. П<уте>рман даже, не без робости: «А дочка у Вас атлетического сложения», на что я: «Да и я ничего». (Тут-то он и дал чаю.)
До свидания, милая Саломея, обрываю из-за билетных дел — опять к кому-то идти, кого-то улещать.
Мне очень жалко, что П<утер>ман Вам послал книжку без надписи, но тогда, у него, я бы двух слов не выжала. Хотите — пусть эта пойдет А<лександру> Я<ковлевичу>, а я Вам дам другую?
МЦ.
Спасибо Мирскому за чек. Пусть, когда поедет (он ведь собирается в Париж?) захватит книгу, я ему надпишу [174]. Деньги пока не высылайте, буду тратить «мирские»[175], а Ваши пойдут на терм (1-го июля).
Впервые — СС-7. С. 114–115. Печ. по СС-7.
41-28. А.И. Цветаевой
Grand Opéra.
<Июнь 1928>
Да! Идиотская публикация А<ста>фьева (мужа и жены) [176]. Такой-то извещает о смерти Валентины Павловны (Валечки) [177] — опять вроде восстановления титула. Добросердечные, но — дураки, а? Впрочем, Бог с ними.
Вышла моя книга. Надписала и отложила тебе нумерованный (на хорошей бумаге) экз<емпляр> [178], — когда получишь? Отзывов еще нет [179]. 17-го мой вечер, билеты («дорогие», т. е. 25 фр<анков>), идут плохо, объелись вечерами. Будет полный зал (входные по 5 фр<анков>) и пустая касса, словами прошлогоднего Мура: «Народу масса, денег мало». Вечер мне нужен для лета: отъезда.
Жел<езная> дор<ога> дико дорога, все дорого, страшно трудно уехать. Но хочу ради Мура (кашляет 8 мес<яцев> и Сережи). М<ожет> б<ыть> поедем на Средиземное море, мое любимое, к<оторо>го не видала с Палермо (1912 г. — почти что 1812 г.!) [180].
166
О вечере А.М. Ремизова см. письмо к Н.П. Гронскому от 23 апреля 1928 г. и коммент. 1 и 2 к нему.
167
Вечер Рощина 13 июня также состоялся в Русском клубе. Рощин Н. (наст, фам. и имя Федоров Николай Яковлевич; 1896–1956) — писатель, в эмиграции был близок к И.А. Бунину. В 1946 г. вернулся в Россию. Рощина-Инсарова Екатерина Николаевна (наст. фам. Пашенная; 1883–1970) — артистка, до революции играла в Малом театре. Кошиц Нина Павловна (1888–1965) — оперная певица, пела в Мариинском театре. Дон-Аминадо (наст. фам. и имя Шполянский Аминад Петрович; 1888–1957) — писатель, поэт-сатирик. Однако, как следует из программы вечера, ни Кошиц, ни Дон-Аминадо участия в нем не принимали. Были заявлены Саша Черный, балерина Ольга Преображенская (1871–1962), композитор Н.Н. Черепнин (1873–1945) и др. (Хроника, 1. С. 465).
168
Правильно: Фондаминская Амалия Осиповна (урожд. Гавронская; 1882–1935) — жена соредактора «Современных записок» И.И. Бунакова (Фондаминского). Занималась благотворительностью, поддерживала нуждающихся.
169
Прокофьевы. — Прокофьев Сергей Сергеевич (1891–1953) — композитор, пианист и дирижер; с 1918 по 1933 г. в эмиграции, с 1921 г. жил, преимущественно в Париже. Прокофьева Лина (Каролина) Ивановна (урожд. Кодина; 1897–1989) — певица, актриса. Жена С.С. Прокофьева.
172
Сто экземпляров тиража «После России», отпечатанные на улучшенной бумаге, по условиям издания книги, были подписаны автором.
173
Возможно, сравнение связано со стихотворением А.И. Полежаева (1804–1838) «Тюрьма», герой которого («молодец») погружен в «грусть нестерпимую».
174
После своего вечера Цветаева подписала Д.П. Святополк-Мирскому экземпляр книги «После России»: «Дорогому другу Димитрию Петровичу Святополк-Мирскому, на память о том Вилетте, том Лондоне, той Вандее — Марина Цветаева. Медон, 17-го июня 1928 г.» (
175
Д.П. Святополк-Мирский помогал Цветаевой с оплатой квартиры до лета 1931 г. См. письмо к P.H. Ломоносовой от 29 августа 1931 г.
176
Астафьев Константин Николаевич (1889–1975) — художник (псевдоним Астори). Его жена — Ольга Васильевна (урожд. Трофимова; 1886–1974). Знакомые М.А. Волошина. В эмиграции жили в Нью-Йорке. А.И. Цветаева знала Астафьевых по Коктебелю. Некролог о В.О. Зелинской за их подписью был напечатан в «Последних новостях» (1928. 31 мая). См. письмо к А.И. Цветаевой от 3 мая 1928 г. и коммент. 2 к нему.
178
Сборник «После России». Судьба нумерованного экземпляра, предназначенного для А.И. Цветаевой, нам неизвестна.
179
Первый отзыв на сборник «После России» появился за подписью М. С<лонима> (Дни. 1928. 17 июня), сразу вслед за первым отзывом были опубликованы рецензии В. Ходасевича (
Критика весьма высоко оценила сборник.
«Видимая трудность восприятия стихов Марины Цветаевой не имеет ничего общего с туманностью или с поэтическими ребусами символистов. Нет ничего неправильнее ходячего представления о Цветаевой, как о непонятном поэте. Наоборот, ее стихи до того определенны, их выражения до того точны и сжаты, что порою они достигают почти математической четкости. Они требуют лишь одного — сосредоточенности внимания. Они рассчитаны на читателя, который способен на некоторое духовное усилие и в поэзии ищет некоего “полета души”, некоей возвышенной серьезности эмоций и мыслей.
Трагическая муза Цветаевой всегда идет по линии наибольшего сопротивления. Есть в ней своеобразный максимализм, который иные назовут романтическим. Да, пожалуй, это романтизм, если этим именем называть стремление к пределу крайнему и ненависти к искусственным ограничениям — чувств, идей, страстей… Стихи и в самом деле полны такой подлинной страсти, в них такая, почти жуткая насыщенность, что слабых они пугают, — им не хватает воздуха на тех высотах, на которые влечет их бег Цветаевой» (Марк Слоним).
«…Почему стихи Марины Цветаевой мне все-таки нравятся и почему, наконец, “плюсы” их в моем представлении перевешивают “минусы”. Дело в том, что один из этих плюсов исключительно велик и значителен, и его ничто перевесить не может: стихи Цветаевой эротичны в высшем смысле этого слова, они излучают любовь и любовью пронизаны, они рвутся к миру и как бы пытаются заключить весь мир в объятия. Это — их главная прелесть. Стихи эти писаны от душевной щедрости, от сердечной расточительности, — не знаю, как сказать яснее. Можно действительно представить себе, что от стихов Цветаевой человек станет лучше, добрее, самоотверженнее, благороднее. Признаюсь, я не нахожу в себе ни сил, ни желания довести эстетизм до такого предела, чтобы, сознавая это, стихи Цветаевой отвергнуть. Поэтому я их “принимаю”. И все оговорки мои не колеблют этого основного признания» (Георгий Адамович).
«Эмоциональный напор у Цветаевой так силен и обилен, что автор словно едва поспевает за течением этого лирического потока. Цветаева словно так дорожит каждым впечатлением, каждым душевным движением, что главной ее заботой становится — закрепить наибольшее число их в наиболее строгой последовательности, не расценивая, не отделяя важного от второстепенного, ища не художественной, но скорее психологической достоверности. Ее поэзия стремится стать дневником…» (Владислав Ходасевич).
«Эта книга — горячая, бунтующая, нервная, конечно, талантливая, отданная не пониманию, а прочувствованию, не логике, а чутью. Это — откровение в темпе, раскрытие души в ритме. Ее смысл и ценность в непрестанных колебаниях, внутренней дрожи, безмерном страстном порывании вперед» (Петр Пильский).
180
См. в письме А.М. Кожебаткину от 4 апреля 1912 г.: «Мы встречаем Пасху в Palermo…» (