А вот нечто из письма С<ергея> М<ихайловича> [293].
«Вчера я должен был завтракать у Гронских. В половине 12-го Николай должен был ко мне зайти, мы должны были вместе отъехать с Монпарнасского вокзала и быть встречены на Медонском его отцом, а его матерью в их жилище.
Но человек предполагает, а Морфей [294] располагает. Николай проспал, а я, дожидаясь его, читал у себя в кресле у окна. Вечером в восьмом часу он явился с объяснением. Можете себе представить растерянность в его красивых глазах, и неуверенность (!!!) в том, как я это приму (???). Я пригласил его пообедать в том ресторанчике, где однажды мы и с Вами обедали, и решили возобновить переговоры о замене несостоявшегося завтрака на будущей неделе».
Теперь я знаю что́ я Вам подарю!
Прошлое письмо писала на́-людях, потому такое. Кстати, что́ с Федрой?
Спешу кончить [295].
МЦ.
<На полях:>
Пишите немножко менее непосредственно, чуть-чуть.
<После подписи приписка карандашом:>
Бессонов [296], по отзыву С<ережи> и других, к<отор>ым верю, развязный, пошлый авантюрист. То, как он пишет о Боге (чи стихи, чи нет) — само по себе пошлее всякой пошлости. Что Вы в нем нашли? Так к Богу не приходят, если бы пришел — так бы не писал. Просто — для красного словца. Вы очень добры, что верите.
Впервые — Несколько ударов сердца. С. 44—45. Печ. по тексту первой публикации.
64-28. Н.П. Гронскому
Понтайяк, 17/30 июля 1928 г.
Ко́люшка родной, сегодня день моих имянин, с утра с Алей в Ройян за дрожжами, исходили весь, наконец нашли на складе, — всё это, естественно, для имянинного пирога. Туда и назад в сквозном поездке, постоянно подымающем пожары. Прихожу — твое письмо, да еще какое! (объем) [297]. Прочла, три четверти поняла, поцеловала.
Слава Богу, что не удалось с лорнетом [298], т. е. именно удалось, — нынче утром получила от С<ережи>. От Али красные эспадрильи [299] (доживут ли до тебя?) и розовый передник (моя страсть!). По дороге на плаж пришли поздравлять все Евразийцы, нанесли шампанского и винограда, трогательно, а П<етр> П<етрович> Сувчинский еще мундштук. Мужской. Одобришь. Имянины у меня евразийские, гости: С<ув>чинские, он и она, двое Карсавиных, Алексеев и Владик [300]. Самые милые и интересные люди в Понтайяке, зову не по примете Евразийства. Кстати с Алексеевым я подружилась, расскажу как.
В доме сейчас горячка, пироги и пирожки, начинки и закваски. Горюю, что тебя нет и тут же радуюсь, что будешь — на Алином рождении, 5/18-го сент<ября>. М<ожет> б<ыть> все уйдем в ночевку, а? Месяц последних падающих звезд, мой любимый.
Родной, одну вещь тебе и о тебе, которую я постоянно забываю: ты мне никогда ничем не показал, что ты человек. Ты все мог. Божественно.
Еще одно: сколько в юноше — девушки, до такой степени столько, что — кажется — может выйти и женщина, и мужчина. Природа вдохнула — и не выдохнула. Задумавшийся Бог.
И как это чудесно, и как это больше всего, что потом. (С женщиной нет, ибо женщина обретает ребенка, целую новую себя, окончательную и беспредельную.)
И еще (возвращаюсь к тебе) соседство — перемежение — сосуществование детства и мужества (беру как эпоху), чем был и чем будешь. «И стало вдруг видно во все концы земли» [301].
Богатство, которое ты мне несешь, равно только богатству, которое несу тебе я.
Кораллы? М<ожет> б<ыть> Бог с ними! Я думала: либо 20 либо 40, а 60 уже порядочно [302]. Оставь те 100 фр<анков> про запас, нам здесь понадобятся. Если довисят (кораллы) до моего приезда — судьба.
Родной, сейчас придут, не дадут, кончаю. О С<ергее> М<ихайловиче>. — Будь все-таки настороже, со мной он о таких вещах не говорил [303], а очень любил, значит — тебя или любит больше (пол!) или бессознательно пытает почву. Жаль мне такие вещи говорить, но не хочу в твоей памяти его искаженного (и та́к и та́к) лица. Вспомни гениальный по замыслу и чутью рассказ Цвейга [304].
296
Бессонов (Безсонов) Юрий (Георгий) Дмитриевич (1891 — конец 1950-х) — ротмистр, публицист. Участник Первой мировой войны. После революции участвовал в походе генерала Корнилова на Петроград. В 1918 г. арестован. Прошел тюрьмы и лагерь на Соловецких островах. В 1925 г. бежал из Советской России через финскую границу, затем перебрался во Францию. Опубликовал в Париже книги «Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков» (1928) и «Партия сильных» (1942).
Цветаева отвечает Гронскому на его отзыв о книге Ю.Д. Бессонова «Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков». Гронский писал: «Я с Бессоновым уже на Соловках и боюсь смертельно за него, что он лжец. Он себя описывает героем и пр., но что важно. — В тюрьме он пришел к Богу — Любви, и если здесь хула, то не простится ему. Слухи о нем очень плохие…» (см. письмо от 23 января 1928 г. —
299
Эспадрильи (от фр. espadrille) — тапочки из натуральной ткани на веревочной подошве. Носят на босу ногу.
301
«И стало вдруг видно во все концы земли». — Неточная цитата из повести «Страшная месть» Н.В. Гоголя. У автора: «Вдруг стало видимо далеко во все концы света» (
303
…со мной он о таких вещах не говорил… — Волконский говорил с Гронским, видимо с определенными намеками, о вопросах пола.
304
О каком рассказе идет речь, установить не удалось. См. также письмо к Н.П. Гронскому от 20 июля 1928 г. и коммент. 16 к нему.