Радуюсь перстню на руке. А печать так же ощутила на письме, как если бы была! О Р<ильке> много правильного [383], кроме одного: никаких влияний. Влияет сейчас на всю молодую Францию. Не франц<узские> писатели повлияли, а Франция — влилась. Недаром — вторая родина. (Первая — Германия, до́-родина — пра́-родина — Россия: Я.)
Вы мой большой умник (линия Р<ильке> — Платон [384]). Отказавшись сразу перерастаешь.
Осиротеет С<ергей> М<ихайлович>! Ничего, будем ему писать. Люблю его.
Спасибо, что зашли. Всё — хорошо, и должно быть — хорошо, и будет — хорошо. Передали ли стихи для Посл<едних> Нов<остей>.
Непременно — телеграмму. Ушко залечим: подуем.
Впервые — Несколько ударов сердца. С. 80–81. Печ. по тексту первой публикации.
77-28. С.Н. Андрониковой-Гальперн
Понтайяк, 1-го сентября 1928 г.
Дорогая Саломея! Слава Богу, что тиф, а не что-нибудь другое, — дико звучит, но т_а́_к. Но какое у Вас ужасное лето. И как все вокруг беспомощны сделать его иным.
Пишу Вам так редко не из равнодушия, а — стыда; точнее — несоответствия того, чем живу я, и того, чем живете Вы, — все равно, что больному о чудной погоде, Вы же сейчас хуже, чем больной. Надеюсь, что последнее все-таки относится к прошлому, что Ирине с каждым днем лучше, следовательно и Вам.
Когда Вам опять будет дело до всего и всех, напишите, расскажу Вам много развлекательного. (Кто жаднее больного на новости, когда дело пошло на поправку? Удесятеренная жизнь. Так будет и с Вами!)
А пока — сердечное спасибо за быстрый отклик с иждивением, мне даже стыдно благодарить. Мы остаемся здесь до конца сентября, очень рада буду, если, отойдя, напишете.
Целую Вас нежно. Привет А<лександру> Я<ковлевичу>, если с Вами.
МЦ.
Pontaillac. Charente Infer<ieur>
Vilia Jacqueline.
Впервые — CC-7. C. 117. Печ. по CC-7.
78-28. B.A. Сувчинской
Понтайяк, уже 1-го сентября 1928 г., 2 ч<аса> ночи
Вы конечно не ждете этого письма, как не ждала его я. (Мысль: нужно ли дальше? Все уже сказано! Факт письма присутствующему, то, что не смеешь сказать, а что не смеешь сказать? Ясно.)
Для пущей же ясности: мне жалко, что Вы уезжаете [385]. Потому что я Вас люблю. Полюбила за эти дни. Полюбила на все дни. За гордость. За горечь. За му<д>рость. За огромную доброту. За не знающий ее — ум. За то, что Вы — вне пола. (Помните, мы шли, и я Вам сказала: «зачем на духу? Как духу!») За душевное целомудрие, о котором упоминать — уже не целомудрие. За то, что Вы так очевидно и явно растете — большая. За любовь к котам. За любовь к детям. Когда у Вас будет ребенок, я буду счастлива.
Мне очень больно расставаться с Вами. Кончаю в слезах. Письмо разорвите.
М.
Впервые — Звезда. 1992. № 10. С. 34 (публ. И.Д. Шевеленко). CC-7. С. 181. Печ. по СС-7.
78а-28. В.А. Сувчинской
<Август 1928 г.?>
Письмо Вере (тогда С<увчинской>, потом Т<рейл>, ныне — ?)
— Вы конечно не ждете этого письма, как не ждала его — я.
Хотите в двух словах его содержание? Если бы я была мужчина — я бы Вас любила. Грубо? Как всякая формула. Что же мне мешает сейчас, будучи женщиной и т. д. Знаю. Сама говорила и буду говорить.
(NB! Мешала мне тогда, очевидно, полная ненужность ей женской любви. И — поэтовой любви. Нужность ей только мужской любви. Всчётность для нее — только мужской. Но это выяснилось — год спустя. 1938 г.)
(Мысль: нужно ли дальше? Всё уже сказано. Сам факт письма отъезжающему — то, что не смеешь сказать — а что́ не смеешь сказать? Ясно.)
Для пущей же ясности: мне жалко, что Вы уезжаете. Потому что я Вас люблю. Полюбила за эти дни. Полюбила на все дни. За гордость. За горечь. За детскость. За огромную доброту. За неженский ум. За душевное целомудрие, о к<отор>ом упоминать — уже не целомудренно. За то, что Вы так очевидно и явно — растете больше. За любовь к котам (скотам). За любовь к детям. Когда у Вас будет ребенок — я буду счастлива.
383
Роман Р.М. Рильке «Записки Мальте Лауридса Бригге» (1910) представляет собой дневник человека, оказавшегося в сложных жизненных обстоятельствах. Его герой — 28-летний датчанин, представитель знатного рода, попадает в Париж, на самое «дно» общества. Он одинок и нищ. Ничто не может ему помочь. Он приходит к выводу, что обстоятельства сильнее всяких правил морали. Смерть для больного Мальте — логическое завершение жизни человека, попавшего в трудное положение.
24 августа после прочтения «Записок Мальте Лауридса Бригге» Рильке Гронский писал Цветаевой: «Если бы Рильке был философом, то м<ожет> б<ыть> он был бы побольше Платона или Канта, но и так он больше них, ибо от философии он видимо отказался» (
385
В.А. Сувчинская собиралась ехать в Лондон (см. письмо к С.Н. Андрониковой-Гальперн от 16 октября и коммент. к нему).