Критика отнеслась к «России в 1839 году» с достаточной строгостью, а что касается тех ее аспектов, которые в то время более всего интересовали рецензентов, она была не так уж несправедлива. Преимущественно нападали на содержавшиеся в ней многочисленные ошибки и несуразности. Однако Кюстин заранее отвергал все подобные обвинения, предвидевшиеся им еще при написании книги:
«Не упрекайте меня за противоречия и несообразности — обращался он к воображаемому адресату своих писем, — я сам заметил их прежде вас, но не имел ни малейшего желания исправлять, ибо они соответствуют природе вещей. Будь я не столь откровенен, вы нашли бы меня более последовательным»16.
Что сказать на это? Разве историк, сталкивающийся с противоречиями большинства исторических свидетельств, не подвергается искушению «улучшить» связность и убедительность своих построений, для чего приходится закрывать глаза на несоответствия в исходном материале или, по крайней мере, смягчать их? А ведь Россия — это классическая страна противоречий. Конечно, критики были правы, обращая на них внимание, но и столь откровенно заявленная защита также имеет право на существование.
Кюстин был особенно чувствителен к обвинениям в неточной передаче подробностей и заранее предвидел возражения русских: «Что можно понять за три месяца? Действительно, я плохо видел, но зато хорошо угадал»17.
Справедливы оба мнения. Конечно, Кюстин повинен в неточностях. Однако и его критиков можно обоснованно обвинить в одной фундаментальной ошибке — за его погрешностями они не заметили самого главного в книге — ее прозрений. Ведь именно Кюстин привлек внимание к трагическому противоречию между политическими и социальными претензиями русского правительства и скрывающейся за ними действительностью. Более того — он предположил, что тенденция к самообману объясняется не только ошибками и несовершенством режима, но глубоко коренится в историческом опыте русского народа и чревата роковыми опасностями для российского государства. Как показала вся последующая история, он вполне оправданно усомнился в официальной русской идеологии и убеждениях многих образованных русских относительно самой сущности их страны. Литературная критика должна была не только указать на множество неточностей и противоречий в его книге, но также вникнуть в ее основополагающие тезисы. Этого, к сожалению, так и не было сделано.
Среди различных откликов на труд Кюстина остается еще отметить и отношение того человека, который более всех других был лично заинтересован в его поездке. Речь идет, конечно, об Александре Тургеневе.
Ко времени выхода книги в свет (середина мая 1843 г.) он возвратился в Россию и по странной случайности 12 апреля был призван к главе полиции для объяснений по поводу его участия в парижском издании некоей книги, вызвавшей царский гнев. Судя по всему, это было отнюдь не произведение Кюстина (хотя о неблагонамеренном содержании последнего русские власти уже знали), а совсем другое, написанное молодым князем П.В.Долгоруковым[28]. Тургенева подозревали в передаче ему некоторых компрометирующих документов, однако после соответствующих объяснений он был отпущен с миром. Вызванный из Парижа князь Долгоруков имел неосторожность исполнить повеление и по прибытии на родину подвергся аресту, а впоследствии был выслан в провинцию*1.
К середине лета Тургенев снова был в Европе, на сей раз в Мариенбаде. 10 августа один русский знакомый принес ему четвертый том «бельгийского Кюстина», и он пытался переслать экземпляры Булгакову и Вяземскому[29]. Через десять дней он писал последнему:
«Откликнись на Кюстина. О тебе я постараюсь образумить его9. Книга читается всей Европой; пожалуйста, напиши свое мнение не о фактах, qu'il faut mepriser сотте tell&, но о принципах, о впечатлениях, переданных откровенно».
За следующие четыре или пять месяцев переписка Тургенева изобилует упоминаниями о книге Кюстина. Он неукоснительно пересылал своим друзьям все рецензии и все нападки на нее, попадавшиеся ему под руку. 24 декабря он писал Булгакову:
«Вчера принесли мне новую брошюру: Цпсоге quelques mots sur Custine par М.в на сорок страниц. Автора не знак?. И он нападает на твоего поганого Кюстина и защищает даже чины/ Но довольно скромно, хотя сам ошибается во многом. Главных вопросов он и не касается, а выежжает более на Петре I и на других эксожёрациях* К-на, упрекая ему и за нарушение юстеприимства: лучший бы ответ чье-то словцо: «on aurait du lui montrer le dos: cela lui aurait fait plaisir»3*.
29
(возможно, существенный, а, может быть, и не имеющий значения), что князь Долгоруков, кажется, тоже был спутником Кюстина на «Николае I». А упоминавшиеся нами письма Тургенев передал маркизу в доме Вяземского уже в Петербурге.