Прежде чем вернуться к выступлению Плеханова на IV съезде по аграрному вопросу, следует отметить, что в годы первой русской революции делаются первые открыто полемические и обстоятельные с политической точки зрения попытки исторически объяснить непродолжительный начальный период истории русской социал-демократии. Сам Ленин принимался за это исследование, собрав свои статьи за 1908 год и предпослав им обстоятельное предисловие[3]. Что касается лагеря меньшевиков, то укажем на серию статей, опубликованных Мартыновым в том же году в «Голосе социал-демократа»[4], в которых отмечаются и акцентируются разногласия и расхождения, в большинстве своем неосознанные или так или иначе завуалированные, между Лениным и такими социал-демократами, как Плеханов и Аксельрод, уже в 90-е годы, то есть еще до раскола между большевиками и меньшевиками. Как считал Мартынов, Ленин «грешил» тогда чрезмерным пренебрежением к собственным позициям начала века, и особенно периода революции 1905 года, то есть грешил умеренностью. Не вдаваясь в сложные переплетения вопросов истории и теории, относящихся к первому десятилетию истории русской социал-демократии, рассмотрим в качестве примера один из вопросов в изложении Мартынова, что поможет нам понять полемический намек, содержавшийся в выступлении Плеханова.
Мартынов пишет:
«Еще в 1902 году Ленин полагал, будто возвращение крестьянам отрезков – это максимум того, что может принести революция, не нарушая интересов общественною развития – в настоящее время капиталистического – и не нарушая интересов классовой борьбы пролетариата. Следовательно, Ленин еще в 1902 году думал, что полная экспроприация крупной помещичьей собственности была как экономическая мера реакционной для России. Принципиально иным было понимание значения требования возврата отрезков группой „Освобождение труда“: члены этой группы полагали, что лишь „соотношение сил“ в данный момент – то есть лишь тактические соображения (опасность контрреволюционной коалиции буржуазных классов против радикальных аграрных требований при отсутствии в то время сильного крестьянского движения, способного поддержать их) – заставляло в данный момент воздержаться от внесения в программу пункта о полной экспроприации. Но при благоприятном изменении соотношения сил и при наличии развития революционного движения крестьян, по мнению членов этой группы, можно и уместно расширить требования вплоть до полной экспроприации, не только не опасаясь, что это повредит развитию капитализма, но, напротив, будучи уверенными в обратном. Однако, сознательно не делая из экспроприации боевого лозунга, группа в то же время считала необходимым продолжать держать под спудом свои идеи по данному поводу, и поэтому Плеханов одновременно с Лениным дал в „Искре“ свой комментарий к аграрной программе, принципиально отличный от ленинского»[5].
Отсюда понятно, что хотел сказать Плеханов, когда в начале своего содоклада по аграрному вопросу, указав на необходимость исправления «ошибки, которая закралась» в аграрную программу 1903 года, заявил, что в то время «многие из наших товарищей стояли за отрезки, потому что боялись крестьянской аграрной революции. Она остановила бы в России развитие капитализма»[6]. Но если раньше, по мнению Плеханова и Мартынова, аграрная программа Ленина была слишком умеренной и запоздалой, то его новая программа, программа национализации, являлась не только внешне слишком революционной, но и при этом чреватой опасностью, связанной со специфическим характером русской истории и русского государства. Этот специфический характер Плеханов называет «китайщиной»[7] и анализирует эту особенность в статье «К аграрному вопросу в России», опубликованной незадолго до съезда в «Дневнике социал-демократа». В своем выступлении он следующим образом синтезирует свою точку зрения, являющуюся центральной в его понимании русской истории сравнительно с западноевропейской и задач социалистической «европеизации», которые должна была решить русская социал-демократия:
4
См. статьи под заглавием «Движущая сила русской революции (К 20-летию русской социал-демократии)», напечатанные в различных номерах «Голоса социал-демократа», теоретического и политического органа меньшевиков, издававшегося сначала в Женеве, а затем Париже (1908).
7
Плеханов пишет: «Случилось ли вам прочесть в VII томе географии Элизэ Реклю страницы, посвященные Китаю? Если случилось, то вы, наверное, помните курьезный рассказ о том, как „после различных перипетий, повлекших за собой революции и перемены династий“, китайские „социалисты“ покинули идею общинной собственности („как она существовала прежде“) и „сделали попытку применить новую систему“. В 1069 г. Ван ган-че, повествует Реклю, удалось установить свою систему государственного коммунизма и сохранить ее на протяжении пятнадцати лет. „Но достаточно было перемены царствования, чтобы низвергнуть новый режим, который так же мало соответствовал желаниям народа, как и стремлениям высокопоставленных лиц, и который к тому же создал целый класс инквизиторов, сделавшихся настоящими землевладельцами“» [«Nouvelle géographie», tomo VII, p. 577] (
Этот эпизод из китайского «коммунизма» нужен Плеханову для того, чтобы сделать следующий вывод: «Мы не только не ждем ничего, кроме зла, от затей русских Ван ган-че, но употребим все усилия для того, чтобы сделать такие затеи экономически и политически невозможными» (там же, с. 33). Однако плехановский анализ идет от полемики о «национализации земли» к интерпретации специфической природы русской истории, что типично для его марксизма. Действительно, он пишет: «Надо признать, однако, что в аграрной истории Московской Руси было, к сожалению, слишком много китайщины. Под влиянием многих неблагоприятных исторических условий, – в числе которых экономическая отсталость этой части России и монгольское иго играли не последнюю роль, – право собственности на землю из рук