– Это сделано изнутри, – пришел я к выводу. – Каким-то образом наш Гудини[19] «пролизал» себе путь из Большого Домика.
– Быть такого не может, – сказала Дженни. Позже она добавила еще одно словцо, и я обрадовался, что дети находятся далеко и не слышат его.
Мы всегда считали, что у Марли мозга не больше, чем у инфузории, но он проявил достаточно сообразительности, чтобы понять, как с помощью своего длинного языка можно аккуратно сдвинуть засов. Он «пролизал» себе путь к свободе и в течение последующих недель доказал, что легко может повторить этот трюк, когда пожелает. Тюрьма строгого режима на деле оказалась просто колонией. Бывали дни, когда мы возвращались и находили его мирно спящим в клетке, в другие он поджидал нас у окна. Марли практически невозможно было заставить что-либо сделать, если он сам этого не хотел.
Мы начали привязывать оба засова к прутьям толстыми электрическими кабелями. На какое-то время это сработало, но однажды, услышав отдаленные раскаты грома, мы примчались домой и обнаружили, что нижний угол дверцы клетки отогнут, будто его вскрыли огромным консервным ножом, а Марли с окровавленными лапами в панике застрял в дырке, наполовину высунувшись из клетки. Я, как мог, выпрямил стальную дверцу, а потом мы начали привязывать уже не только засовы, но и все четыре угла дверцы. А позднее нам пришлось усилить укрепление углов самой клетки, по мере того как Марли прикладывал все больше усилий, чтобы выбраться наружу. За три месяца блестящая стальная клетка, которую мы считали несокрушимой, приобрела такой вид, будто в нее прицельно стрельнули из гаубицы. Прутья были скручены и перевязаны, каркас утратил всякую форму, дверца вообще ни на что не похожа, а стенки выгнулись. Я продолжал укреплять конструкцию доступными мне способами, но она с трудом выдерживала напор Марли. Чувство защищенности, которое новое приобретение давало нам вначале, бесследно пропало. Каждый раз, покидая дом даже на полчаса, мы опасались, что наш заключенный с повадками маньяка начнет снова буйствовать, разрывая диваны, сокрушая стены и выгрызая двери. Прощай, душевный покой!
Глава 18
Обед на свежем воздухе
Марли вписался в пейзаж Бока Ратона не лучше меня. В городе жила (и, уверен, живет до сих пор) огромная свора мелких, тявкающих, изнеженных собачонок – таких питомцев Бокахонтас носили с собой в качестве модного аксессуара. Они были любимыми маленькими игрушками, часто украшенные бантиками, порой от них пахло парфюмом, а у отдельных особей даже был маникюр. Их можно было увидеть там, где меньше всего ожидаешь встретить. Одна высовывается из дизайнерской дамской сумочки, пока ее хозяйка покупает бублики, другая дремлет на хозяйских полотенцах на пляже, а третья бежит на поводке со стразами следом за хозяйкой в дорогой антикварный магазин. Но обычно собачек можно было наблюдать в «Лексусах», «Мерседесах» и «Ягуарах», колесивших по городу, где они, как истинные аристократки, нежились на коленях своих хозяек, сидевших за рулем. По сравнению с Марли эти собачонки, конечно, казались крошечными. Мелкие интриганки с утонченным вкусом. Марли был огромным, неуклюжим любителем обнюхивать чужие гениталии. Он искал приглашения стать членом их сообщества, но они от него отворачивались.
Занятия на собачьей площадке пошли Марли на пользу, и теперь им можно было неплохо управлять во время прогулок. Но если в поле его зрения попадало нечто достойное его внимания, он без колебаний бросался вслед, забывая о страхе удушья. Когда мы отправлялись на прогулку по городу, встреча с аристократичными собачками всегда заканчивалась приступом удушья. Заметив одну из них, он пускался следом за ней на полной скорости, таща меня или Дженни за собой на поводке, хотя у него на шее затягивалась петля и ему было трудно дышать. И всякий раз на порыв Марли отвечали нескрываемым пренебрежением, причем оно исходило не только от миниатюрной собачки из Боки, но и от ее хозяйки, которая быстро подхватывала малышку Фифи, Сьюзи или Шери с таким видом, словно вынула ее из пасти крокодила. Но Марли, похоже, это не останавливало. Когда в поле зрения попадала другая малышка, он проделывал то же самое, забывая о прежнем фиаско. Я восхищался его упорством, поскольку и сам ненавидел, когда меня отвергают.