Уходить собирались в Варулфур. Соваться в княжество или в империю, точно не зная, чья армия вот-вот захватит остров, посчитали слишком рискованным. Мутасарриф и Текафа располагались за океаном, а потому были недоступны — портальная сеть малого кольца не дотягивала на такое расстояние. На свой страх и риск точкой назначения выбрали заброшенный драконий город почти на самой границе Кхаа-Шарга и земель оборотней, на узком перешейке между двумя горными хребтами. А оттуда собирались двигаться дальше. Собирались, если удастся, подключить веками заброшенное, расположенное в руинах портальное кольцо, используя накопители из хранилища. Рисковая затея оказалась почти успешной.
Из ратуши Аламута успели уйти все: почти тысяча женщин, детей, подростков. Портал включали девять раз. По свидетельствам очевидцев, к моменту захвата здания металлическая рамка кольца раскалилась и начала деформироваться.
После схлопывания маги, сопровождавшие беглецов сумели запитать древнее каменное кольцо. Им удалось ввести его координаты в общую портальную мировую сеть и открыть стабильный переход в высокогорную столицу Варулфура. Все маги и большая часть молодых ллайто, близко подошедших к рубежу второго совершеннолетия, отправились на ту сторону перехода первыми, чтобы стабилизировать напряжение, проследить за ровным поступлением энергии. В руинах же заброшенного драконьего города остались женщины, дети и артефактор, способный удерживать не обслуживаемый веками портал от перенапряжения и схлопывания. И все же в город успела пройти лишь часть беглецов — всего чуть больше четырех сотен.
Остальным помешала череда несчастливых случайностей. Длительное использование древнего устройства вызвало высокочастотную вибрацию, значительно ускорив разрушение ветшающего здания, под чьим куполом располагался портал.
Трещина на крыше расширилась, часть поврежденной кладки рухнула прямо на каменное кольцо и головы спасавшихся из родного дома беженцев. Под завалом остались и сам механизм, и накопитель, напоследок так полыхнувший собранной энергией, что на многие версты выжег сельву. Спаслись те, кто к моменту обвала успели пройти в точку назначения — едва ли двадцатая часть от всего числа жителей Аламута.
Исторические изыскания, открывшие мне глаза на причину несчастий моих предков, так и не настроили меня против оборотней и не увеличили моей к ним неприязни. Скорее даже наоборот, я перестал воспринимать двуликих злом вселенского масштаба. Пьедестал ненависти к целому народу внезапно рассыпался под давлением одного простого факта — оборотни оказались ничем не лучше и не хуже, чем ллайто. И, сложись события иначе, уже они могли бы спустя годы также яростно ненавидеть нас за то, что род Берсень убил законного князя, захватил власть, посадил на трон родственника.
Совместная учеба, а потом служба плечом к плечу укрепила меня в этой истине, окончательно примирила с братским народом. Мне, как оказалось, нечего было с ними делить. Да, их предки практически уничтожили моих. Да, они стали причиной того, что мой народ свыше семи веков не имел собственных земель и не желал покидать безопасного гнездышка под крылом у вранов. Но, кто знает, какие грехи лежали грузом на совести предыдущих поколений ллайто, а теперь оказались спрятаны глубоко в веках до Дня Забвения[18]? Ведь вражда мгновенно и на пустом месте не возникает.
Так что, прилагая усилия для поступления на кафедру артефакторики в высшей школе магии, я ничуть не считал себя предателем. Оборотни имели полное право гордиться уровнем магического образования и прогрессивными взглядами наставников Лутавы. Обучаться у них оказалось очень интересно, к тому же — невероятно сложно, а поблажек за красивые глаза ожидать не приходилось.
И вот, в конце второго курса, в первое утро после начала каникул, отец решил связаться со своим блудным сыном. А ведь отдых я успел распланировать вплоть до самого начала занятий!
Поначалу я и не собирался откликаться на его просьбу о помощи — вот еще! Однако никак не мог забыть отцовские слова, крутил их голове, укладывая то так, то эдак, словно пытался умаслить собственное эго, ведь отец впервые за долгие годы попросил — невероятное достижение! — у меня помощи. В конце концов пришлось сознаться хотя бы самому себе, что я никак не могу отказаться, что возвращение на родину после десятилетий отсутствия представляется мне единственно возможным поступком. Правильным и предсказуемым, словно все это время я ждал лишь малого толчка для принятия нужного решения. Это ощущалось тем более странным, что до отцовской просьбы я не испытывал ни острых сожалений об отъезде из общины, ни гложущей память ностальгии по памятным местам юности, ни желания вернуться или попытаться что-то исправить в наших с родителем отношениях, ни стремления жить ближе к семье. Теперь оставалось понять причины возникших так внезапно перемен в собственном мироощущении. Конечно, скрытая тоска по дому как нельзя лучше вписывалась в картину внезапно обнаруженных странностей поведения, но разум резонно отмечал, что, кроме внутреннего согласия вернуться в Бухтарму, никаких иных отклонений не возникло. Как и прежде никаких сильных эмоций от невозможности вернуться под крылышко к папочке я не испытывал. Скорее наоборот, невероятно гордился обретенной от него самостоятельностью. А если на следующий день по прибытии на полуостров мне потребуется его срочно покинуть, попрощаюсь с сестрами и матерью и вернусь к прежней устоявшейся жизни. Эмоции и выглядели, и ощущались чрезвычайно противоречивыми, но обе, целиком и полностью, принадлежали мне.
18