Центральная роль «инфантильного магического мышления», говоря психоаналитическим языком, в первобытной инициации позволяет нам сделать вывод, что она соотносима с масонской инициацией так же, как детство соотносится со зрелым возрастом.
Нетрудно провести параллель между масонской инициацией и античными мистериями. Мистерии являются одной из наиболее волнующих страниц духовной истории человечества. Центром их распространения был бассейн Средиземного моря (Египет, Финикия, Греция). Они процветали начиная с VIII–VII вв. до н. э. вплоть до первых двух столетий христианской эры, когда мистерии Митры и гностицизм были «побеждены» новой римской религией.
Во всех мистериях есть центральное ядро — миф, повествующий чаще всего о смерти и воскресении какого-нибудь божества (Озириса, Адониса, Орфея). Вокруг мифа — структуры ритуально-инициационной техники призванные заставить человека идентифицировать себя с божеством, иными словами — привести человека к постижению (что само по себе уже считалось подлинной победой) бессмертия человеческой души. В мистериях нередко использовались натуралистические аллегории.
Возьмем, например, миф об Адонисе, боге растительного мира, легко отождествляемом в народном менталитете с наиболее красивым деревом ливанских рощ, ежегодно умиравшим, будучи пораженным кабаном, и воскресавшим каждые полгода. В одном из вариантов мифа говорится, что Адониса равно любили Астарта, богиня жизни и плодородия, и Персефона, властительница Аида, царства мертвых, так что он был вынужден полгода жить с одной, а следующие полгода — с другой возлюбленной. Аллегория, естественно, соотносима с природой, которая подвержена обновлению, с жизнью, которая возрождается через смерть. Таким образом, инициируемый, персонифицируя природу в божестве или герое — совершенной человеческой личности, а затем отождествляя самого себя с божеством (посредством ритуалов), в конце концов интегрировался в природу, ее вечное повествование о смерти и воскресении. Тем самым человек освобождался (по крайней мере теоретически) от страха вечной смерти. Жизнь и Смерть — это ведь не что иное, как поверхность бытия, предупреждает Кришна в священной книге индусов «Бхагавадгите»[76]. Доктринальный нерв большинства известных мистерий (вспомним хотя бы орфизм и пифагорейство) — путешествие души через бесчисленное множество ипостасей, форм и тел. Эмпедокл, древнегреческий философ, судя по всему посвященный в мистерии пифагорейцев, пишет: «Некоторое время в прошлом я был мальчуганом и девочкой, деревом и птицей, был и бессловесной морской рыбой»[77]. Идея — постепенное совершенствование души. Более того — сущностное единство любой формы жизни при взаимной их открытости друг другу.
Преимущество подобного учения в том, что люди, звери, птицы, растения, кристаллы не замкнуты в какую- то фальшивую единичность. Страдания и радости, сознание и инстинкт, органика и неорганика при этом не абсолютизируются. Можно было бы указать на многочисленные аналогичные элементы, сближающие масонскую инициацию с античными мистериями, скажем на степени иницииации в мистериях Митры — древнеперсидского происхождения, но распространенных и в Римской империи в эпоху, почти одновременную возникновению христианства. Эти степени символизируют очищение посредством семи небесных сфер. Бросается в глаза аналогия с четырьмя символическими путешествиями масонского ритуала.
Укажем и на миф об Озирисе, построенный на эпизодах убиения и утраты тела божества, и на масонское предание о Хираме, которое мы рассмотрим подробно, когда будем говорить о степени Мастера.
Тем не менее нам представляется, что подчеркивать подобные аналогии — значит полагаться на приблизительные впечатления, возникшие в ходе исследовательской работы. Очевидно, справедливым будет и упрек в стремлении толковать масонство в сопоставлении с древностью. Поэтому мы предпочли бы указать только на то значение, которое имеет пифагорейство в качестве предшественника масонства. Пифагорейская инициация завершается, после того как соискатель был выслушан, принятием обязательства соблюдать строго и неукоснительно обет молчания. Напомним, что метод пифагорейской школы, как пишет Джамбликов «Пифагорейской жизни», был основан на символике: «…если же символы не будут различаться и внимательно изучаться, если они не будут поняты посредством серьезного истолкования, то все, на что они указывают, покажется стороннему наблюдателю смешным и глупым, старушечьей сплетней и выдумкой досужих людей. Если же эти символы будут объяснены соответствующим образом, то их темнота и невнятность обернутся ярким и ослепительным светом… Только так они способны раскрыть свою удивительную глубину, глубину содержащейся в них мысли, передавая слушателю вдохновение тех ученых и мудрых интерпретаторов, которые поняли смысл символики»[78].