Мне очень хотелось остаться со взрослыми, но дети завладели мной, тянули меня из дома. Ольга закутала меня в старую материнскую шаль, повязала мне голову шерстяным платком, и мы отправились на улицу.
— Ты так давно не была с детьми, поиграй уж, раз такой случай, — сказала Ольга.
Но как раз сейчас мне было совсем неинтересно с детьми. До чего непонятливы взрослые! Именно сейчас мне совсем не хотелось играть. Больше всего на свете мне хотелось остаться в комнате, сидеть и слушать спокойный голос темноглазого красавца хозяина, а потом посмотреть, что за книги лежат на полке.
Кольморден казался совсем скучным, дети меня раздражали, но пришлось покориться. Оставалось одно утешение — сарай с еловыми ветвями вместо крыши и четырьмя гигантскими соснами вместо опор.
Как только мы поселимся где-нибудь недалеко от леса, я первым делом выстрою себе такой дом, свой собственный дом. А то ведь у нас на равнине даже тень от можжевельника и та в диковинку.
— Какой у тебя благородный отец, — сказала я двенадцатилетней девочке.
— Да-а, — неуверенно протянула она, посмотрев на меня долгим взглядом.
— У нас мать из богатой семьи, наш дедушка — окружной судья, у него целых шесть лошадей. Две лошади совсем не работают и только возят парадную коляску, — продолжала она почти шепотом.
Оказывается, я ошиблась — в этом доме благородство олицетворяла мать.
— Поэтому мама и плачет, когда сюда приезжают лошади.
— Подумаешь! Лошади! — фыркнула я.
Наступило короткое молчание. Девочка постояла в нерешительности.
— Отец такой добрый, — тихо сказала она.
По-видимому, благородное происхождение не было достоинством в глазах этой девочки. Она любила отца по другим причинам. С благородными людьми трудно жить — они плачут, когда видят холеную лошадь, на которой не могут ездить и на покупку которой у них нет денег; они плачут, когда им напоминают о потерянном счастье.
— Твой отец такой красивый! — сказала я.
— Ольга говорит, что твой отец тоже красивый.
— У меня нет отца, это мой отчим, — возразила я упрямо.
Поиграть нам так и не пришлось. Мы заболтались и совсем забыли про игру. Я начертила на земле «классы», но земля промерзла и к тому же была покрыта пожелтевшей травой, поэтому линии нельзя было разглядеть. Мы стали крутить веревочку, и я показала детям, как надо прыгать. Но день был морозный, и их так закутали, что у них ничего не получалось. Несмотря на это, они, раскрыв рты, следили за всем, что я делала. Я не знала, что бы еще придумать поинтереснее. Но оказалось, что они и сами могут кое-чему научить: после того как я показала все свое искусство, они позвали меня играть в мяч.
Я очень удивилась. В мяч? Неужели у них есть мяч? И неужели они оставляют его на улице, не боясь, что кто-нибудь его унесет?
Мячи оказались деревянными шарами, вырезанными из капа[5] карельской березы. Рядом лежало шесть палок. Человек, вырезавший детям шары и палки, конечно и слыхом не слыхал об игре в гольф.
На ровной просторной площадке в разных местах были вырыты углубления. Правила игры были просты, и дети играли в нее очень ловко.
Они обыграли меня в два счета. Они обыграли бы меня и сейчас, потому что с тех пор мне ни разу не пришлось упражняться в этой древней игре, в которую, если верить многочисленным романам, вечно играют страдающие сплином английские лорды. Гольф зачастую становится их последним прибежищем накануне вызванного сплином сентиментального самоубийства.
Ели и высокие сосны Кольмордена, освещенные декабрьским солнцем, тихо шелестели над нашими головами, роняя на землю заиндевевшие иглы.
Пятеро ребят играли в старинную королевскую игру, заново изобретенную в ее простейшей форме кольморденским сапожником, который горячо любил свою жену и детей.
Вскоре на улицу вышли взрослые. Конечно, не хозяйка — она все еще отдыхала, — а Ольга и Карлберг с хозяином. Хозяин вышел с непокрытой головой, как видно собираясь тут же вернуться, но передумал, подошел к нам, взял у своей двенадцатилетней дочери палку и показал мне, как надо бить.
Карлберг решил поиграть с нами, но от удара его здоровенных ручищ шар закатился далеко в лес. Ольга тоже получила палку. Она оказалась очень способной и дважды загнала шар в лунку. Бегала она легко, словно годовалый теленок. На щеках ее расцвели розы. Деверь ее похвалил.