Негативные отзывы о Карле свойственны в наибольшей мере историографам позднейшего времени. «Двенадцать лет он властвовал в Средиземноморье, снедаемый ненасытным честолюбием и влекомый неукротимой энергией; и то и другое не давало ему покоя, — осуждает Карла Джон Норвич. — Присущее ему неподдельное благочестие не сочеталось ни со смирением (ибо он всегда видел себя избранником, орудием в руках Божьих), ни с гуманностью, ни с милосердием»{400}. Справедливости ради следует заметить, что тема избранности, точнее, предназначенной ему Богом миссии в еще большей мере, чем у Карла, проходит через всю жизнь его старшего брата Людовика IX — однако никто из историков не ставит это в вину святому королю. Разница здесь, вероятно, обусловлена тем поступком, который навеки запятнал репутацию Карла Анжуйского и о котором Норвич не забывает упомянуть: «Совершенная им казнь шестнадцатилетнего Конрадина потрясла Европу и служила поводом для обвинений в его адрес всю его жизнь. Порой он мог вызывать восхищение, но любовь — никогда»{401}.
Стивен Рансимен пытается подвести баланс качеств Карла как политика и человека: «По своим представлениям он был человеком чести, но это были узкие и эгоистичные представления. Многие могли восхищаться им; его придворные и министры служили ему верой и правдой… Но мало кто из них любил его, да и у своих подданных он, как правило, любви не вызывал… Его планы разрабатывались тщательно и детально, но в них не учитывалось то сопротивление, которое они вызывали в людских сердцах. Когда он осудил на смерть Конрадина, он сделал это из ясного политического расчета; но, будучи безжалостным, он не мог предвидеть, какую волну сожаления вызовет эта казнь в мире. К его человеческим недостаткам принадлежало определенное тщеславие, которое заставляло его гнаться за столь бессмысленными титулами, как король Иерусалимский, и чрезмерная самоуверенность, которая с годами привела его к тому, что он начал недооценивать своих врагов»{402}. Здесь мы снова сталкиваемся с противопоставлением «восхищения» и «любви»: за Карлом признается способность вызывать своими достижениями первое, но неспособность снискать вторую.
Все это вполне правдоподобные толкования характера и образа действий Карла Анжуйского. Но им, на наш взгляд, недостает чего-то, что можно назвать контекстуальной уравновешенностью. Недостатки Карла-монарха не воспринимаются его критиками как продолжение его достоинств, точнее — как сами достоинства, которые и сделали его королем. Ведь, в отличие от большинства современных ему европейских государей, Карл не был рожден для королевской короны. Этот младший французский принц завоевал положение более высокое, чем было определено ему рождением, как раз благодаря упорству, вере в собственные силы и миссию, возложенную на него Богом, а также холодной беспощадности, которая часто свойственна таким «людям миссии». Достижения Карла были следствием свойств его характера, эти свойства усиливались по мере того, как приносили плоды — пока в изменившейся ситуации наконец не явились одной из причин поражений. Ведь то, что хорошо для воина-кондотьера (в роли которого Карл выступал, например, во Фландрии в середине 1250-х годов) или претендента на престол, вовсе не обязательно годится для царствующего монарха.
Однако последнее поражение Карла не стало окончательным: анжуйцы в конце концов удержали юг материковой Италии и большую часть владений на Балканах. В Анжу, Мэне и Провансе власть Карла и его наследников была абсолютно прочной. (Графство Анжу, впрочем, в 1290 году перешло во владение Карла де Валуа — того самого, которому Мартин IV хотел передать корону Арагона; Карл получил это графство в качестве приданого своей жены Маргариты Анжуйской — старшей дочери Карла II Хромого[191].) Да, Карла I трудно назвать государем, которого любили подданные. Но не таковы ли были очень многие из современных ему, равно как и предшествовавших, и позднейших правителей? Фридриха II Гогенштауфена называли stupor mundi, «дивом света», но не звучало ли в этом прозвище то же, в чем упрекают Карла, — восхищение, не дополняемое любовью? Напротив, большинство дошедших до нас характеристик Манфреда подчеркивают, что он был популярным королем, — но это не помогло ему в роковой день битвы при Беневенто.
191
Сыном Карла и Маргариты был Филипп VI, который в 1328 г., после того как пресеклась старшая ветвь Капетингов, взошел на французский троп, основав династию Валуа. Таким образом, все короли Франции вплоть до Генриха III (правил в 1574-1589) были прямыми потомками Карла Анжуйского.