Три галеры, стоявшие в отдалении как резерв, как он и предполагал, возвращались к месту боя. Он, правда, все еще надеялся, что они идут, чтобы отбить захваченные им галеры. Но у командовавшего резервом Ломеллино были иные планы. Он замыслил удар по флагману Монкады, который, хотя и был изрядно потрепан, все еще держался на плаву, так как был намертво сцеплен с галерой Филиппино.
Все три судна Ломеллино неслись прямо на Монкаду. Нос одной из галер разнес руль испанца, вторая протаранила корпус прямо посередине, и треск ломающихся весел смешался с воплями рабов, ребра которых пострадали при ударе. Обрушившаяся грот-мачта добила покалеченных, и среди множества погибших оказался Джиролами да Трани, все еще командовавший артиллерией.
Бушприт третьей галеры вонзился прямо в то место, где когда-то находилась разнесенная еще первым залпом носовая скульптура флагмана.
Монкада с обнаженным мечом в руках бросился с мостика прямо на палубу, призывая своих людей продолжать битву. Тут выстрелом аркебузы его ранило в правую руку, а другим — в левое бедро. Он упал, обливаясь кровью, затем дернулся в последней попытке подняться и рухнул в беспамятстве, из которого ему уже не суждено было вернуться.
Быстро убывающий отряд стрелков все еще удерживал пространство от кормы до середины палубы, где торчал обломок грот-мачты. Они были стиснуты огнем и сталью, оглушены воплями, выстрелами, лязгом металла и треском ломающегося дерева. Затем этот пятачок был захвачен прорвавшимися через разрушенный правый борт генуэзцами.
Обливающийся кровью и едва держащийся на ногах Колонна узнал в лидере неведомо как сюда попавшего Филиппино Дориа и протянул тому свой меч.
— Вы прибыли в подходящий момент, — приветствовал он генуэзца. Его голос потонул в окружающем гаме, но меч, поданный рукояткой вперед, был достаточно красноречивым знаком. Филиппино поднял руку и возвысил голос, отдавая приказ остановить резню на сдавшейся в конце концов галере.
Однако Филиппино не придавал этой капитуляции особого значения. Две его галеры были сильно потрепаны и едва держались на воде. Одна из них пылала. Еще две были захвачены Просперо. Несмотря на то, что Монкада был разбит, Просперо оставил часть команды на захваченных судах и бросился на помощь своему адмиралу. Стоя на борту «Сикамы», он снова вел за собой «Вилламарину» и «Гоббу». А тем временем Ломеллино отвел три свои галеры от побежденного флагмана и развернулся, чтобы встретить вновь прибывших.
Артиллерия генуэзцев разрушила «Вилламарину», а залп аркебуз оборвал жизнь бесстрашного Чезаре Фьерамоски. Его галера отстала, оставшись без капитана. Но «Сикама» и «Гобба», выдержав этот залп, вплотную подошли к галерам Ломеллино. Галеры Просперо были заметно ослаблены, поскольку он оставил людей на захваченных судах, но не ослабевала его надежда на победу. Пока он просто оборонялся в ожидании подхода одной из двух оставшихся императорских галер — «Перпиньяны» или «Ории». Фортуна, похоже, поворачивалась лицом к Неаполю, в основном из-за прозорливости Просперо. Теперь и судьба Филиппино Дориа как флотоводца, и освобождение Неаполя зависели от проворности «Перпиньяны» и «Ории».
Нельзя было терять время. Генуэзцы уже заняли нос «Сикамы», тесня испанцев. Обстановка на галере Просперо резко ухудшилась. И тут он, к своему отчаянию, увидел, что неаполитанские галеры, на которые он рассчитывал, остановились, проигнорировав его сигналы, а затем обратились в бегство. А с ними — и все малые суда. Поскольку все видели, как пал вымпел Монкады, они сочли бой проигранным и поспешили отступить.
Надежды Просперо были разбиты. В отчаянии он понял, что спасения нет. Галера самого Филиппино присоединилась к трем другим, нападавшим на все еще сопротивляющиеся императорские суда.
Дель Васто тронул Просперо за руку.
— Конец, друг мой. Эти предатели украли победу, которая могла бы стать твоей. Твоя гибель не принесет императору пользы.
Просперо не нашел, что возразить на это предложение сдаться.
— Лучше сейчас выжить, чтобы когда-нибудь умереть более достойной смертью. Когда этот день придет, Просперо, позволь мне снова быть с тобой.
Когда стрелки Лотрека прорвались на палубу, где все еще стояли ряды защитников, Просперо спустил флаг, чтобы положить конец бессмысленной бойне.
Глава VI. ПЛЕННИК
Обнаженный по пояс мессир Просперо Адорно испивал чашу позора на скамье для гребцов. Рыжевато-каштановые волосы его были коротко пострижены. Он был прикован за ногу. Прожаренный июльским солнцем Южной Италии, покрытый шрамами от плетки надсмотрщика, он надрывался у весла, спал, не сходя со своего места. Кормили его, как и всех рабов на галере, — выдавали тридцать унций сухих галет в день и ведро воды для утоления жажды.
Цивилизованный человек вряд ли может представить себе что-то более унизительное, чем такое существование. Только недюжинная сила воли могла преодолеть страдания, после которых от менее сильных духом оставалась лишь внешняя оболочка. Примером такой душевной стойкости для Просперо стал его сосед по галере.
Капитаном пятидесятишестивесельного корабля «Море» был тот самый Ломеллино, который в битве при Амальфи командовал резервом. Когда Просперо привели на освобожденное для него место, черные глаза дюжего смуглого раба, который сидел рядом, сначала расширились от удивления, а потом в глубине зрачков засверкали веселые огоньки. Его губы растянулись, белоснежные зубы сверкнули в улыбке, и Просперо узнал, к своему удивлению, в этом человеке великого командира корсаров, отважного Драгут-реиса, первого среди капитанов Хайр-эд-Дина note 10 (Барбароссы). То, что Просперо оказался прикованным к одному веслу со своим же пленником, взятым в знаменитом бою при Гойалатте, показалось им обоим не случайным совпадением.
— Ya anta! note 11 — вскричал мусульманин, оправившись от изумления. — Бисмилла! note 12 Неисповедимы пути Единственного! — Он засмеялся и воскликнул на странной смеси итальянского и испанского: — Превратности войны, дон Просперо!
Ломеллино, высокий и гибкий сорокалетний мужчина с узким и строгим лицом патриция, с тревогой смотрел, как оружейник заковывал мессира Просперо. Чтобы иноверец не превзошел его, выказав присутствие духа в несчастье, Просперо рассмеялся, едва раздался звон металла.
— И новый поворот судьбы для нас обоих, синьор Драгут! Ломеллино слушал, и его темные глаза становились все более настороженными.
— Топор вонзается в дерево, из которого сделано его топорище, — сказал Драгут. — Но все равно, добро пожаловать. Marhaba fik! note 13 Если и суждено моему плечу мараться о плечо неверного, то пусть уж этим неверным будете вы! И все же повторяю: неисповедимы пути всемилостивейшего Аллаха!
— Я полагаю, синьор Драгут, нам приходится иметь дело с вполне исповедимыми путями людскими. — Просперо давно стало ясно, что приковывают его сюда благодаря изобретательной мстительности Филиппино Дориа, вдохновившей того приговорить пленника столь высокого положения к галерам.
Они встретились на другой день после кровавого столкновения у Амальфи, в котором расстались с жизнью две тысячи человек и половина кадровых офицеров попала в плен к генуэзцам. Маленькие мутные глазки Филиппино вспыхнули, когда он увидел Просперо Адорно в выстроенной на палубе шеренге. Он с довольным видом взирал на происходящее, сидя на возвышении под пологом шатра, а стоявший рядом офицер делал поименную перекличку пленников. Не сводя взгляда с Просперо, Филиппино медленно спустился по ступеням и, ссутулившись, остановился перед ним.
Note10
Хейр-эд-Дин (Хайруддин), по прозвищу Барбаросса (ум. в 1546), — знаменитый мусульманский пират, захвативший власть в Алжире, впоследствии перешел под покровительство султана и был назначен главнокомандующим турецким флотом