Подозрительных Марафис приказывал убивать дюжинами - приглядывая за всеми, видел, как любые усилия становились все более бесполезными. Это развлечение давно приелось. Беглецы были совсем другим делом. Любой, кто втихую сбегал из войска, замышляя нажиться на тайных сведениях, был покойником. Марафис убивал таких сам. Дезертирство было явлением, которое его действительно удивляло. Из Компании Рубак еще никто не пытался так сделать, но за несколько последних ночей в их руки попало множество дезертирующих наемников. Стефан Граймс, который руководил наемным войском, сказал Марафису, что такие нарушения были частыми, когда войско подходило близко к дому, и что большая часть этих людей не хотела ничего больше, кроме как вернуться к женам и детям. Марафис вежливо его выслушал - этому он научился в совершенстве - а после неизменно дезертиров убивал. По его опыту, причины только скрывали суть. Значение имело только то, что сделано, а не почему сделано.
Это вызвало некоторый разлад, но в лицо никто, даже Стефан Граймс, ему ничего не сказал. Эндрю Пэриш, бывший мастер по оружию у Стражников Рубак, полностью его поддержал.
- Мы были брошены на поле боя, пробились в круглый дом и затем уступили его свежему войску, застряли на том берегу Волчьей и пересидели одну из злейших Господних бурь, когда-либо случавшихся в его Садах. Если наемник не может подождать еще несколько дней, чтобы попасть домой, то я не понимаю, почему нам нужно ждать, когда откроются его замыслы. - Вероломство любого рода для Пэриша было недопустимо. Он был Божьим человеком, но еще больше человеком военным.
Марафис не знал, кем он сам сейчас вообще был. Генеральным Протектором Стражников Рубак? Командующим разношерстной армии наемников, ветеранов, религиозных фанатиков, механиков без боевых машин и ходячих -- и лежачих -- раненых? Ясно было одно. Он был человеком, завершившим свои дела с кланами. Это был беспощадный мир, полный воинов с дикими глазами и коварных вождей. День, когда они переправились через Волчью и оставили все позади, был днем, когда он поклялся себе никогда туда не возвращаться.
- Объявишь остановку? - спросил Тат, сбивая его мысли. Это был хороший вопрос, и самого Марафиса он занимал весь день. Остановиться к северу от города и подойти к Спир Венису утром, отдохнувшими, или продолжать идти и прибыть к ночи? Они приближались к городку Старица в Долине Шпилей, и день заканчивался. Люди, которые были на ногах с рассвета, выдохлись. Марафис утомился, но это была не та усталость, которая позволила бы ему уснуть. Чем ближе они подходили к городу, тем более возбужденным он становился. Он не знал, что встретит у ворот, даже не мог быть уверенным, что ему дадут войти.
Переход от Волчьей к югу был тяжелым и неторопливым. Иль-Глэйв следовало обойти, что означало обход по Горьким холмам. Страна холмов была холодной и бесплодной, вылизанной резкими ветрами и мощными снегопадами. Пропитание найти было трудно, и им приходилось устраивать конные набеги. Овец в полях не было, и они нападали на фермы. Мало того. Там могли происходить изнасилования; Марафис не вникал, что там было. Ему нужно было кормить три тысячи человек, тысячу лошадей и две сотни гужевых мулов; хорошо, если изредка это удавалось.
Тяжелее всего переносилась погода. Бури следовали одна за другой; великая белая мгла, когда они были вынуждены захватывать амбары и хозяйственные постройки и устраиваться на ночлег в сене с навозом. Самая злая буря случилась, когда они уже оставили холмы и вошли в громадную пойму Черной Лохани. Эта буря проходила странно, соглашались все потом. Так оно и было. Когда она, казалось, уже прошла над головой, но передумала и двинулась по второму кругу. Ее продолжительность и лютость застигла их врасплох, и когда наступила белая мгла, все произошло настолько неожиданно и бесповоротно, что они чувствовали себя в ловушке. Это были луга, и деревьев, чтобы спрятаться, не было. Поблизости ни единой фермы, по крайней мере, в поле видимости. Ветер был так силен, что они не могли поставить палатки, и им пришлось закапываться в сугробы. Испытание настолько ужасное и непосильное, что мужчины умирали с лопатами в руках.
Пэриш в ту ночь совершил нечто потрясающее. Люди боялись, что, заснув в снегу, они больше не проснутся, и дозрели для пострижения в монахи. Он монотонно, нараспев, как десятилетним мальчишкам, рассказывал им о благочестии. Марафису это не было нужно - его яйца могли смерзнуться в ледышки - но безумным он не был. Тем не менее, он видел, что в данном случае это стоило сделать. Люди получили поддержку там, где никакой поддержки не было. И за это стоило благодарить временную пэришевскую церковь в снегу.