А в Верном за старшего остался пятнадцатилетний Миша. Надо было всерьез думать о заработке.
После уроков к Мише подошел его одноклассник Сепчиковский, у которого было двойное имя Николай-Сигизмунд. В гимназии его звали Колькой, а дома Сигизмундом.
— Мой отец просит тебя зайти, — сказал Колька-Сигизмунд.
Колькин отец был провизором, владельцем единственной в городе аптеки.
— Не согласитесь ли вы репетировать моего лодыря? — спросил Сенчиковский. — По латыни и всем другим предметам. Жить будете у меня, столоваться вместе с нашей семьей. Не отказывайтесь, молодой человек.
За спиной отца Колька-Сигизмунд корчил рожи: «Соглашайся». Он думал, что Мишка будет снисходительным репетитором. Но ошибся.
Перебравшись к Сенчиковским, новый репетитор в первое же утро поднял приятеля спозаранку с постели, чтобы растолковать алгебру, а на ночь принялся вдалбливать нудную латынь. Но это не мешало им жить дружно. До самого окончания гимназии Михаил прожил у своего одноклассника Кольки-Сигизмунда.
В доме Сенчиковских по вечерам собирались друзья Колькиного отца, польские революционеры, сосланные в Верный за участие в восстании 1863 года[4]. Они попали сюда, потому что были самыми молодыми и не самыми главными. Руководителям восстания выпала иная доля: смертная казнь, каторга, Сибирь…
Со времени восстания прошло больше тридцати лет. В Верный их привезли юнцами, а теперь они уже старики. Все эти годы надо было как-то жить. И вот у Сенчиковского — аптека, а остальные — кто служит в канцелярии губернатора, кто приказчик в частной конторе.
Но когда друзья встречаются у Сенчиковского — им снова всем по двадцать лет, они снова скачут тайными гонцами через всю Польшу, снова сражаются за свободу.
— Ах, если бы во главе наших отрядов встал Ярослав! Тогда бы…
Все жарче становится разговор. Кто-то откидывает крышку пианино. Услышав мелодию давней, но незабытой песни, все встают и начинают петь — сначала почти шепотом, а потом все громче, громче…
— Помни, Сигизмунд! — говорит сыну Сенчиковский.
Колька-Сигизмунд кивает головой. Михаил сидит рядом с ним. Гости Сенчиковского к нему привыкли, а он уже отлично понимает польскую речь.
Когда гости уходят, старый провизор тоскливо обводит глазами комнату. Праздник кончился — снова надо идти взбалтывать микстуры, развешивать порошки… И тут Сенчиковский ловит настойчивый взгляд Михаила.
— Ты о чем-то хотел меня спросить?
— Да. О Ярославе… Кто это?
— О, Ярослав!
Сенчиковский просто счастлив, что может снова говорить о Ярославе Домбровском. Если бы Михаил мог представить себе, что это был за человек! Блестящий, офицер, получил на Кавказе орден за храбрость. Да, да, на Кавказе. Ярослав был офицером русской армии. Окончил одним из лучших Академию генерального штаба. Вот кто должен был бы командовать польскими повстанцами. Но незадолго до восстания Домбровского арестовали, посадили в крепость. Потом его должны были судить вместе со всеми, но ему удалось бежать. Ярослав поселился в Париже, а там…
Хрипло бьют стоячие часы, узорчатая стрелка уперлась в цифру «два» на медном циферблате. Старый провизор рассказывает Михаилу о Парижской коммуне. Ярослав Домбровский был генералом коммуны, ее главнокомандующим… Парижане ему сначала не доверяли — зачем поляку сражаться за свободу Франции? Но свобода есть только одна — для всех людей. Ярослав погиб на баррикадах коммуны…
Флегматичный Колька-Сигизмунд уже давно спит, свернувшись в кресле. Михаил расталкивает его, тащит в постель. Он слышит, как в кабинете Сенчиковского звенят склянки — провизор ищет в шкафчике сердечные капли. Без них он сегодня не уснет. Михаилу жаль старика. За год борьбы — десятки лет тусклого прозябания в ссылке… Но разве нельзя было бежать из Верного? Ярослав бежал бы отсюда обязательно, непременно! Ярослав… Русский офицер. Гене рал коммуны. Бывает же такая удивительная судьба!
Другой мир, другие интересы, другие увлечения встречали Михаила в доме одноклассника Эраста Пояркова. Отец Эраста Федор Владимирович Поярков — известный ученый, этнограф, путешественник — основал в Верном отделение Русского географического общества. У Поярковых с величайшим уважением произносили имя вице-председателя общества — знаменитого путешественника Семенова, восхищались подвигом исследователей Азии Пржевальского, Козлова. Здесь останавливались проездом географы и естественники, здесь собирались местные любители археологии.
Каждое лето Федор Владимирович уезжал в экспедиции. Он привозил из своих странствий древнюю утварь, украшения, изъеденное ржавчиной оружие. Эраст и Михаил помогали Федору Владимировичу упаковывать его находки и отправлять в Петербург, в географическое общество. Иногда Поярков брал мальчиков с собой на раскопки. Ему был очень по душе горячий интерес Михаила к истории. Эраст — тот больше тянулся к естественным наукам, к физике, математике. Если они выезжали втроем в степь, то уже заранее можно было сказать, что Эраст со своим неизменным сачком, со своими банками и морилками отправится ловить насекомых, змей, ящериц, а доктор Поярков и Михаил поднимутся на курган, и Федор Владимирович будет рассказывать внимательнейшему из слушателей, что за племена кочевали когда-то по этой степи, какие сторожевые посты стояли вот здесь, на курганах, как они сигналили кострами, завидев врагов… А какие только полчища тут не проходили — Чингисхан, Тимур…
В доме Поярковых была отличная библиотека. Михаил по нескольку раз перечитывал классические биографии великих полководцев. Ему правилась мудрая неторопливость повествования Квинта Курция Руфа — «История Александра Македонского». У Александра Македонского было отлично обученное войско, его пехота имела прочный строй — фалангу… Александр дошел до города Маракеиды… Маракенды? Это же нынешний Самарканд. А Бактры? Там сейчас стоит Бухара… Вот бы где побывать!
…Михаил закрыл книгу. В ушах еще звон мечей, скрип боевых колесниц. А на террасе поярковского дома тишина. За дощатым столом Эраст препарирует очередную ящерицу.
— Эраст! Послушай!
Но Эраст только молча затряс головой — не мешай. Куда пойти теперь Михаилу? Может, к Косте Сукон-кипу?
У Кости собирались самые отчаянные гимназисты. Его отец — отставной солдат — держал небольшую лавочку. Он любил рассказывать, как били турок, как шли пешим порядком через чертову пустыню и как генерал Перовский приказал живьем закопать в песок солдата, который сказал, что нет сил дальше идти… Пока в лавочке немногие посетители слушали рассказы бывалого солдата, в летней кухне заседал «военный совет». Гимназисты готовились провести очередную вылазку, поменять местами городские вывески.
Ночью Михаил вместе со всеми принимал участие в задуманной операции. Вывеску «Трактир» водрузили на дом полицмейстера, трактир обрел изящную, в вензелях и цветочках вывеску модной лавки. Под пересвист городовых гимназисты со всех ног улепетывали к дому Суконкина. Костин отец их никогда не выдавал, он сам выходил к городовым и говорил, что ничего не слышал и не видел, что в доме никого из чужих пет, а если и есть, то все уже давно спят.
У дружной ватаги гимназистов что ни день были новые забавы. Обстрелять из самодельной пращи дом инспектора гимназии. Затеять в степи скачки на необъезженных лошадях. Ходить над пропастью в горах по узкому, шаткому бревнышку.
Во всех забавах один из первых — Михаил Фрунзе. У него широкие плечи, крепкие кулаки, меткий глаз. По утрам он обливается у колодца ледяной водой, его кровать стоит в саду под яблоней до самых заморозков. А на каникулах он косит траву на горных склонах, управляется с лошадьми. И целыми неделями пропадает на охоте. Бродит по горам, высматривая, где прячется осторожный снежный барс. В камышах на берегу быстрой и мутной реки Или подкарауливает диких кабанов. Кабаны идут на водопой. Их приближение выдает треск, с которым они продираются через камышовые заросли, чавканье прибрежной топи под острыми копытцами. И Михаил сжимает в руках отцовское ружье — промахнуться нельзя, потому что раненый кабан кидается на охотника…
4
Польша тогда входила в состав России. Восстание 1863 года за свободу и независимость Польши было жестоко подавлено царским правительством.