Мы хотели последовательно избегать моральных суждений в исследовании «культуры копирования», заимствуя нюансы и содержание терминологии в (Sundaram 2007). Пиратство одного лица всегда было чьей-то рыночной возможностью, и граница между ними всегда была содержанием социальных и политических переговоров. История авторского права, так экстенсивно возводимая за прошлые два десятилетия[5] — это в значительной степени история борьбы против (и более поздней интеграции) подрывающих рынок инноваций, часто связанных с появлением новых технологий. Хотя в сегодняшних обстоятельствах есть очень много новелл, трудно не видеть повторяющуюся динамику среди деятелей пиратских рынков и новых легальных игроков, начавших действовать в рабочем зазоре между ними. В этом с ней знакомы все, у кого есть iPod.
Необходим дальнейший грамматический разбор терминов. Начиная с Бернской и Парижской конвенций конца девятнадцатого века, внутригосударственное и международное право отличало пиратство от подделки, проводя различие — иногда с потерями — между нарушением авторского права и контрафакцией товарного знака. Традиционно, книги пиратски копировались, а другие фирменные товары промышленного производства подделывались. Ценность пиратского товара состояла в воспроизведении выразительного содержания произведения — текста, а не нумерации страниц и обложки. Ценность другого поддельного товара, напротив, в его подобии более дорогим фирменным товарам. Обе формы копирования объединяли, вообще говоря, способы поставки и сбыта. Обе они нуждались в промышленном производстве. Обе они полагались на тайные распределительные сети и трансграничную контрабанду. Их было легко запретить к провозу через границу и, следовательно, пресечь усилиями таможни.
Эти общие корни продолжают формировать закон и ландшафт принудительного применения прав до степени, когда пиратство и подделку часто рассматривают как единое явление. Но определяющие их практики все более и более отклонялись. Изготовление в промышленных масштабах и трансграничная контрабанда представляют быстро уменьшающуюся долю цифровой культуры копирования. Принуждение к соблюдению прав на границе становится все более и более несоответствующим этой культуре, как и — мы будем на этом настаивать — организованная преступность. Сегодня соединение пиратства и подделки имеет мало общего с общим контекстом или политическими решениями и, по нашим представлениям, во многом связано с попытками «прировнять» приписываемый нарушениям авторского права вред к угрозам здоровью и безопасности, связанным с некондиционными продуктами и социальными издержками «более жестких» форм — незаконной торговли наркотиками, оружием и людьми. Рефлексивное соединение того и другого в исследованиях и политике стало препятствием к пониманию любого явления, и пришло время рассмотреть их отдельно.
Рискуя обобщить, мы видим серьезные и все более и более сложные отраслевые исследования, включенные в усилие по лоббированию с исторически очень свободным отношением к свидетельствам. Критика претензий RIAA, MPAA (Ассоциация американского кино) и BSA (Союз делового программного обеспечения) к пиратству стала в последние несколько лет надомной промышленностью благодаря относительной легкости, с которой можно показать ошибочность или невозможность подтверждения выносимых в заголовки цифр относительно пиратства. Годовая оценка потерь от нарушения авторских прав на программное обеспечение от BSA — $51 миллиард в 2009 — затмевает другие отраслевые оценки, она стала примером приверженности большим числам перед лицом очевидных методологических проблем относительно того, как эти потери оценены.[6] Широко обращающиеся оценки 750 000 потерянных рабочих мест и $200 миллиардов потерь экономики США от пиратства в год оказались столь же беспочвенными, как и предположения из прошлых десятилетий о воздействии пиратства и подделки в целом (Sanchez 2008; GAO 2010).[7]
Предпочтение захватывающим внимание числам неизбежно, когда усилия по лоббированию управляют использованием свидетельства. В области пиратства этот лозунговый подход также заглушает корпус более осмотрительных результатов отрасли и значительное разнообразие методов и основных предположений в работе исследователей отрасли. Несколько главных отраслевых групп — в частности IFPI (Международная федерация отраслей звукозаписи) и ESA (Союз развлекательного программного обеспечения) — не оценивают в своих регулярных сообщениях потери отрасли в деньгах, а только характеризуют стоимость пиратских продаж в уличных ценах. В этой модели пиратский компакт-диск, купленный на улице за $2, оценивается в $2, а не в $12. Потребительские обзоры, кроме того, в значительной степени вытеснили более ранние усилия оценить количество пиратских товаров в обороте «со стороны предложения» — практику, которая полагалась в большой степени на наблюдение за местами продажи. Эти более ранние методы соединили мнения местных представителей отрасли и чиновников принудительного применения прав, составив интересное качественное сообщение, которое многое добавило к нашему пониманию пиратства оптических дисков.
5
Волна спроса на историю авторского права возникла в 1990-ых, среди самых заметных работ стоит упомянуть (Goldstein 1994), (Woodmansee and Jaszi 1993) и (Rose 1993).
6
См. далее в этой главе более детальное обсуждение. BSA прекратил называть эти числа «потерями» в 2010и теперь обращается только к «продажной цене» пиратского программного обеспечения.
7
Распространен, как отметил отраслевой источник, Торговой палатой США и правительственными чиновниками, а не группой отраслей авторского права.