Но одних этих факторов могло быть недостаточно. Были предприняты дополнительные меры, которые удовлетворяли иждивенческие настроения бедноты. Среди них главной, как и в период «военного коммунизма», стала передача ей 25% конфискованного у кулаков хлеба по низким ценам или в порядке долгосрочного кредита. Помимо этого, предусматривалось создание бедняцких семенных фондов, запасов продовольственного зерна для бедноты, дообложение кулачества за счет снижения или полного освобождения от налога маломощных групп[700]86.
Все это обеспечило поддержку крестьянской бедноты в проведении политики чрезвычайных мер по отношению к кулаку. В Сибири не только не разразилось всеобщего крестьянского восстания, а наоборот, деревня еще более поляризовалась. Сводки ГПУ о ходе хлебозаготовительной кампании в январе–феврале 1928 г. регулярно фиксировали настроения в деревне. Вот некоторые из них: «В основном бедняцко-середняцкая масса одобряет репрессии, применяемые к кулакам и сама помогает выявлению злостных держателей хлеба кулаков. Имеются факты вынесения одобрительных постановлений общими собраниями деревень по поводу проводимых процессов над кулаками. ...Особенно бедняки и часть середняков одобрили отчисления кресткомам 25% конфискованного хлеба кулаков: "Хотя и рады были аресту кулаков и изъятию хлеба, но боялись все же остаться совсем без хлеба, а теперь, имея 25%, мы к кулакам кланяться не пойдем... Бедняки – эти везде после проводимых операций торжествуют... Давно бы Советской власти надо взять это кулачье..."»[701]87.
Не стоит полагать, что буквально в каждой сибирской деревне положение было таким, каким его зафиксировали вышеприведенные сводки ГПУ. Жизнь гораздо богаче и разнообразнее любых схем. Имелись деревни, в которых разные социальные группы жили относительно спокойно и не были настроены друг против друга. Так, бедняк деревни Кривой Минусинского уезда Енисейской губернии говорил 22 мая 1928 г. на собрании бедноты: «Зачем нас, крестьян, разделяют на бедноту, середняков и кулаков? У нас нет бедняков, нет и кулаков. Ссориться мы с крестьянами не хотим. Не надо никаких бедняцких собраний»[702]88. Но общая тенденция была именно такой, как она представлена в сводках ГПУ и как ее характеризовал Л.М. Заковский на заседании бюро Сибкрайкома 26 июня 1928 г.: «Беднота принималась за это (конфискацию 25 % кулацкого хлеба в пользу деревенской бедноты) с большим рвением и особо с кулачеством не стеснялась... Тут мы видели экономический стимул конфискации хлеба, беднота стремилась главным образом увеличить свои доходы, увеличить благополучие своего хозяйства»[703]89. При этом действовала она добровольно. «Деревня буквально перевернута, – сообщал председатель Сибирского краевого отделения Госбанка СССР А.М. Певзнер в письме Р.И. Эйхе в марте 1928 г. – Заседают по десятидворкам, семейные собрания, сходы, сельсовет с активом, кооператоры, группы бедноты и т.д. Но что удивительнее всего, что посещаемость исключительная... Таким образом, активность населения, заставляющая работать крестьянскую мысль, чрезвычайно высока...»[704]90.
Механизм будущей ликвидации кулачества как класса был запущен. Решающим фактором явилось соучастие крестьянской бедноты в политике грабежа деревни. Власть накрепко «повязала» бедноту 25 % конфискованного у кулаков хлеба, сделала ее не только соучастником, но и проводником своей политики. Выступая с докладом об итогах апрельского 1928 г. пленума ЦК, Сталин с удовлетворением подвел первые итоги, полученные в результате проведения кампании чрезвычайных мер: «Особенность предпринятого партией маневра в начале этого года состоит в том, что она получила в этом году возможность связать решительную борьбу против кулацко-спекулянтских элементов деревни с борьбой за кровные интересы широких масс трудящихся и, связав их, сумела повести за собой большинство трудящихся масс деревни, изолировав кулака»[705]91.
Важно подчеркнуть, что поездка Сталина была результативна и с чисто утилитарной точки зрения – с помощью чрезвычайных мер хлебозаготовки удалось значительно увеличить. Несомненно, это делало насилие не только привлекательным, но и единственно возможным для коммунистической власти способом решения экономических проблем. В первом квартале 1928 г. было заготовлено хлеба на 75,6 % больше, чем в предыдущем – в январе хлебозаготовки выросли, по сравнению с декабрем 1927 г. на 84,4 %, а в феврале, по сравнению с январем, на 46,4 %[706]92.
Как всегда, не обошлось без «перегибов». 107-я статья Уголовного кодекса на деле применялась не только по отношению к кулакам, но к середнякам и даже беднякам. В циркуляре Сибирского краевого суда и краевого прокурора Сибири всем председателям окружных судов и окружным прокурорам от 12 июня 1928 г. приводились сведения о репрессиях в отношении середняков и бедняков: по Омскому округу из общего числа осужденных по 107-й статье было 1,2 % бедняков и 11,9 % середняков, по Бийскому округу – 0,7 % бедняков и 12,9 % середняков[707]93.
На июльском 1928 г. пленуме ЦК Сталин сделал уступку группе Бухарина – действие чрезвычайных мер было приостановлено. Последовало постановление Совнаркома от 19 июля 1928 г. об отмене чрезвычайных мер по хлебозаготовкам. Дополнительные разъяснения содержались в циркуляре Наркомата юстиции от 17 июля – привлечение к уголовной ответственности по 107-й статье теперь могло иметь место лишь в отношении скупщиков и торговцев хлебом, и то лишь в том случае, если будут попытки срыва хлебозаготовок с их стороны. Циркуляр краевого прокурора Сибири от 14 сентября 1928 г. предписывал органам прокуратуры установить «строгое наблюдение за соблюдением революционной законности на местах, неуклонно предупреждая и устраняя всякие попытки рецидива чрезвычайных мер (обходы дворов, незаконные обыски и аресты, разверстка излишков, ликвидация базаров и т.п.), обеспечив немедленное реагирование на всякие извращения путем привлечения виновных к ответственности и постановке в подлежащих случаях вопросов перед соответствующими руководящими органами». Запрещалось также давать слишком широкое толкование агитации против сдачи хлеба (которая квалифицировалась по статье 58–10 Уголовного кодекса), подводя под нее всякие случайные разговоры и выражения простого недовольства[708]94.
Такое отступление перед решающим наступлением было в традициях политической практики Сталина. Как говорил Бухарин, «...он теперь уступил, чтобы нас зарезать»[709]95. Действительно, несмотря на временное запрещение чрезвычайных мер, политика наступления на кулачество продолжалась. В начале 1929 г. снова в Сибири был задействован так называемый уральско-сибирский метод хлебозаготовок. По этому методу на собраниях бедняков и середняков деревни избиралась комиссия, которая распределяла план хлебозаготовок следующим образом: 65 % – на кулацкие дворы и 35 % – на середняцкие. Отказавшиеся выполнять задание подвергались штрафу в пятикратном размере по отношению к заданию или лишению свободы с последующей конфискацией имущества[710]96. Долгое время считалось, что инициаторами этого метода выступили крестьяне сибирского села Завьялово. Однако ставшее возможным в последние годы знакомство с протоколами Политбюро сделало более понятной «кухню» подготовки этой инициативы, которая, скорее всего, осуществлялась в Секретариате Сталина. 20 марта 1929 г. Политбюро одобрило предложение Уральского обкома о принятии нового метода заготовки зерна и решило применить его в Сибири, на Урале и Казахстане. Суть этого метода излагалась в решении Политбюро «О мерах усиления хлебозаготовок» следующим образом: