Андрей Валентинов, Генри Лайон Олди
Механизм жизни
С благодарностью посвящается Виктору Гюго, Александру Дюма, Жюлю Верну, Роберту Льюису Стивенсону, Чарльзу Диккенсу – титанам, на чьих плечах мы стояли…
Увертюра[1]
Я – обезумевший в лесу Предвечных Числ!
Мой ум измучен и поник
На берегах спокойных книг,
В слепящем, словно солнце, мраке;
И предо мной во мгле теней
Клубком переплетенных змей
Взвиваются хмельные знаки.
1. Allegro
Едет улан, едет…
Князь Волмонтович достал свои пистолеты.
Тяжелый ларь, выточенный из темного палисандра, со стуком опустился на столешницу. Еще два, попроще, из светлой груши, уже стояли на месте – слева и справа, как почетная свита. Стол крякнул, дрогнул всеми четырьмя ножками. Господа постояльцы – они с выдумкой чудят. Три ларя, набитые железом? – предыдущий гость мамзелей с Невского приводил, танцы на скатертях устраивал…
Ничего, выдержали-с.
«Терпи, москаль! – пригрозил Волмонтович в ответ на столовую жалобу. – Не нравится? Слона из зверинца приведу, краковяк на тебе выкаблучивать!»
Стол, как и вся мебель в комнате, вызывал у князя глухое раздражение. Ему здесь не нравилось – ни квартира, ни «гостиный дом» Технологического института, где довелось остановиться, ни столичный град Санкт-Петербург. Век бы сюда не ездить, сырым туманом не дышать!
Х-холера ясна!
Пистолеты успокаивали, настраивая на философский лад. Хоть что-то доброе есть в этом мире! Здесь вы, друзья верные, со мною. Все бросят, все покинут, одни вы не предадите – до гроба. Вместе живем, вместе помирать будем.
Не страшно, не впервой!
Оружие Казимир любил с детства. Что еще, пшепрашем, должно интересовать зацного шляхтича герба Божаволи – в голубом поле серебряная передком вверх подкова? Стеклянные шарики? Куклы в цветных платьицах? Отцовская сабля стала первым, до чего дотянулись детские пальцы. Матушка сердилась, батюшка же, уланский поручник, улыбался в густые усы: «Держи крепче, сынок. Привыкай, в жизни сгодится! Ой, сгодится!»
Сгодилось, отец. Ой, как сгодилось!
Пистолеты князь возил с собой, по морям да разбитым дорогам. А как иначе, если ни кола, ни двора? Дом на двух ногах, на стертых подметках… Андерс Эрстед, добрая душа, не возражал, но глядел не без иронии. Сумасброд ты, друг Казимир! Ладно бы редкости скупал – в золоте и каменьях, цены невиданной. К таким и впрямь можно сердцем прикипеть. Знавал Волмонтович любителей – все ковры зброей обвешаны, словно арсенал в Потсдаме. А толку, ежели вдуматься, чуть. Не оружие – гробы вапленые.
Волмонтович искал то, что поновее, позаковыристее. Вот, скажем… Не удержался, открыл-таки грушевую крышку. Затем крышку иную, мореного дуба – под первым ларцом второй спрятан. Незачем чужим взглядам по казенной коробке с надписью «Тула» скользить.
…Стволы – с узором, «букетный дамаск». На верхних гранях – жучки-буковки: «Иван Полин». Полин – без малого Пулин. Славная фамилия, к ремеслу – в самый раз. Пистолеты и легче, и меньше обычных, и шесть пулек в каждом, как в новомодном преферансе.
Если заранее не знать – не догадаешься.
Опустились на место крышки. Вздохнул князь: не насмотрелся. Вчера куплено, утром пристреляно. Нарочно на Стрельну ездил. Смеялся: стрелять на Стрельне – хорошая примета.
Про чудо-пистолеты Волмонтович услыхал на войне. Однополчанин поведал, ротмистр Джигунский. В Туле, куда ротмистра занесло по пути из тобольской ссылки, увидел он диво – пистолеты с магазинной коробкой на шесть пуль. Ловко коробка встроена – в рукоять. Придумал это пан Полин; давным-давно, при царице Катарине, чтоб ей в пекле сгореть. Для войска не годится – сложно, дорого.
Для знатоков же, людей рисковых…
Когда друг Эрстед сообщил, куда на этот раз ехать придется, Волмонтович сперва лишь плечами пожал. Петербург? – да хоть Иркутск, какая к швабу разница? Но на душе кисло стало. Или он москалей не встречал? Встретился бы еще – не на Невском проспекте, гуляя с датским паспортом в кармане, а в чистом поле, в конном строю, с пикой на изготовку. Увы, Эрстед ехал в Россию по сугубо мирным делам. Петербургский практический технологический институт собирал гостей на великий праздник – открытие филиала Общества по распространению естествознания.
По всей Европе филиалы работают. Теперь и в России будет.
Звали на открытие Эрстеда-старшего, почетного члена Петербургской академии наук с 1830 года. Но тот отговорился, младшего брата вместо себя направил. Князь сию осторожность вполне одобрил. Пан академик серьезными вещами занимается, державными. Такого за кордон отпускать боязно.
Мало ли кому тайны алюминиума спать не дают?
Адрес, где можно сторговать чудо-пистолеты, Волмонтович узнал в Англии. Чарльз Ширк, лондонский знакомец, помог. Великим оказался докой по части стрельбы! И сам мастерил – скрещивал, как в племенном питомнике, барабанное ружье американца Коллиера с изделием француза Мариетта.
Что с того выйдет, точно не знал, но обещал фурор.
Вот диво! Адрес подсказал англичанин, продал же тульских красавцев немец-вестфалец – в маленькой лавке на Васильевском острове. До печенок проверил клиента: долго беседовали, с намеками, пришлось даже письмо Ширка показать. Работу Полина за так не купишь – каждый ствол на учете.
Большой ларь Волмонтович открывать не стал. Там все известно. Пятиствольник Ленормана, жуткое чудище о семи стволах работы мсье Девизма, капсюльный скорострел «Мариетт». Это еще что! Ширк рассказывал, будто Самуэль Кольт, моряк из Североамериканских Штатов, обещает в скором времени создать «идеальное оружие». Пока дальше деревянной модели не продвинулся, но лиха беда начало.
«Идеал» – это как? Не иначе с бесконечными пулями, воздухом вместо пороха и запалом от утреннего перегара. Дохнул – ба-бах!
Добавить к арсеналу капсюльную трость-трехстволку да барабанщики-пятизарядники работы того же Полина – хватит гайдуцкую чету вооружить! Есть и третий ларец – длинный, вроде футляра под флейту… Стоп, одернул себя князь. Открывать не станем. И так сглупил – показал «флейту» друзьям. Эрстед тут же попросил ларец в подарок: для музея в Эльсиноре. Посетителям – радость, заведению – доход, а носильщикам – облегчение. Меньше тяжестей придется грузить при очередном переезде.
В самом деле, зачем современному человеку кусок ржавчины с гнилью?
Торбен Йене Торвен вначале тоже музей помянул. Затем присмотрелся, взглянул на князя исподлобья, губу закусил. Плохо глядел отставной лейтенант. Знать не мог, но, видать, почуял что-то. Эх, Торвен, оловянный солдатик в шинели не по росту…
«Это военное преступление! Вы… Вы ответите!..»
Плохое знакомство у них вышло. Двадцать лет минуло, а не забывается. Лейпциг, осень надежд, октябрь 1813-го. «А я бы его все-таки убил. Голыми руками убил бы, гере полковник. Жаль, вы не позволили». Донесло ветром, услышал чужие слова надпоручник Волмонтович по прозвищу «Кат». Понял с лету, хоть и по-датски сказано.
Неправда, что оружие говорит лишь с людского позволения. Старое железо, как старый человек, – любит поболтать. В музей «флейту»! А лучше – в речку, хоть в серую Неву, хоть в желтую Хуанхе. Зачем таскаю? Эрстеду соврал: наследство от прадеда. То есть не соврал даже.
1