Проблески рассудительности и благочестия, появившиеся в герцоге Орлеанском, когда он расстался с г-жой д'Аржантон, были недолги, несмотря на то что он прилагал к тому искренние старания, и, быть может, соображения политики укрепляли его в этих усилиях до самого замужества герцогини Беррийской, последовавшего спустя пять-шесть месяцев после разрыва. Затем им завладели скука, привычка, дурное общество, в котором он вращался, наезжая в Париж: он вновь ударился в разгул и безбожие, хотя не заводил уже официальных любовниц и не ссорился с герцогиней Орлеанской, кроме как из-за герцогини Беррийской. Отец и дочь старались перещеголять друг друга в насмешках над религией и чистотой нравов, нередко при этом присутствовал герцог Беррийский, который терпеть не мог таких разговоров, полагая их неуместными и столь некрасивыми, что отваживался вступать с тестем и женой в ожесточенные споры, в коих они всегда одерживали верх. Король был прекрасно осведомлен о поведении своего племянника. Его неприятно поразил возврат герцога к разгулу и дурному парижскому обществу. Приверженность его к дочери и неразлучная дружба с нею навлекли на него стойкую неприязнь короля, который не выносил герцогиню Беррийскую и постоянно беспокоился из-за тех огорчений, кои она часто причиняла своей матери, которую король, ее отец, любил и опекал: из любви к ней он дал согласие на брак герцогини Беррийской, несмотря на отвращение к ней Монсеньера. Герцог Мэнский своими интригами все время подогревал страсти; он ничего не делал в открытую, но, притворяясь воплощением доброты, жалел одну из сестер,[280] с которой его накрепко связывала ненависть к другой.[281] Старшие слуги во всем ему помогали, и власть его над г-жой де Ментенон была тем надежнее, что она, как это было уже видно и станет еще яснее из дальнейшего, любила его поразительно слепой любовью, а герцога Орлеанского ненавидела. У герцога Мэнского были свои расчеты: он споспешествовал этому браку из боязни, как бы принц не женился на м-ль де Бурбон; но теперь, когда брак был заключен, он не желал, чтобы другой принц, столь его превосходящий, был так же, как он сам, принят в самом узком кругу королевской семьи, имел доступ к королю даже в часы досуга, наравне с герцогом М энским принимал участие в развлечениях короля, располагал его дружбой и уважением, на которые герцог Мэнский не мог притязать, и тем самым отдалял и оттеснял его от монарха. И еще одно соображение побуждало герцога Мэнского препятствовать сближению принца с королем. Одна из причин, по коим он желал брака герцогини Беррийской, заключалась в том, что это содействовало бы заключению брака между ее сестрой и принцем де Домб.[282] Главное препятствие к этому браку устранилось благодаря рангу принцев крови, коего он добился для своих детей. Герцогиня Орлеанская, сама незаконнорожденная и озабоченная исключительно положением своих братьев и племянников, страстно этого желала. Она прельстила герцога Мэнского надеждой на этот брак, чтобы добиться от него содействия замужеству герцогини Беррийской; от меня она этого не скрыла, но дала понять, что хочет только лишний раз ободрить брата в его хлопотах; однако я видел, чего она желала на самом деле. Думаю даже, что этот ее замысел во многом объясняет непостижимое упорство, с каким герцог Мэнский пытался со мною подружиться: препятствием этому замыслу оставался один герцог Орлеанский, а поскольку мы всегда надеемся на свой ум и хитрость, а также на глупость тех, кого хотим одолеть, герцог Мэнский, быть может, не оставлял надежды завлечь меня, а через меня и герцога Орлеанского, несмотря на то что в моих интересах было препятствовать достижению его детьми столь высокого ранга. Следствием всего этого явилось недовольство короля герцогом Орлеанским и охлаждение к нему, постоянно возраставшее не столько, быть может, из-за поведения герцога, сколько по вине его дочери. Все это большей частью было известно герцогу де Бовилье и еще сильнее отталкивало его от герцога Орлеанского, с коим мне хотелось его сблизить. Цель герцога Мэнского была мне ясна: он желал, чтобы герцог Орлеанский пал как можно ниже и чтобы единственным средством возвыситься во мнении короля остался для него брачный союз его дочери с принцем де Домб, а так как герцог Мэнский понимал, что единственным препятствием к тому является герцог Орлеанский, и знал, сколь тот слаб, он надеялся, что именно этот путь приведет его к такому блестящему успеху. Но чем яснее была для меня его цель и правильность избранной им гнусной политики, тем сильнее чувствовал я необходимость дать герцогу Орлеанскому опору в лице г-на де Бовилье; это привело бы к союзу герцога с дофином и, положа руку на сердце, во многом обуздало бы герцога Орлеанского, принесло бы ему всеобщее уважение, а там и укротило бы герцогиню Беррийскую, которой отец стал бы меньше потворствовать; внутри королевской семьи улеглись бы раздоры, а в будущем отношения могли бы вообще улучшиться; при том, что дофин день ото дня пользовался все большим влиянием, и при тех мыслях, кои он питал относительно незаконнорожденных, я считал, что союз с ним был бы лучшим подкреплением для слабого герцога Орлеанского и решительным препятствием на пути к браку, который породнил бы принца де Домб с герцогом Беррийским, коему недостало бы ни силы, ни влияния этому воспрепятствовать; а уж герцогиня Беррийская не посмела бы и заикнуться об этом, ибо король терпеть ее не мог.
Побуждаемый этими соображениями, я представил их герцогу де Бовилье и объяснил, как важно ничем не пренебрегать, чтобы не упустить весьма существенной выгоды, которую можно было бы извлечь из замужества герцогини Бер-рийской, а именно объединения королевской семьи; я объяснил, что чем серьезней мы обманулись в достоинствах этой принцессы, тем решительней следует напрячь силы, чтобы исправить положение, и лучшим средством здесь будет то, которое я предлагаю; я попросил его прикинуть, сумеет ли он придумать что-либо лучшее, и сравнить, что для него лучше: испытать известные неудобства или быть оттесненным в сторону. Я указал ему, какое влияние благодаря этому союзу получит он на слабого, покладистого, я также добавил — робкого, герцога Орлеанского, чьи поведение и образ мыслей, сдерживаемые и постепенно исправляемые под его руководством, а также под воздействием дофина, то есть двойной уздой, могут совершенно перемениться и не только не вредить делу, как теперь, но даже много способствовать столь желанному семейному согласию; я сказал, что, как бы ни был теперь герцог Орлеанский слаб и легкомыслен по причине своей праздности, положение, занимаемое им по рождению, таково, что пренебрегать им не следует, тем более что благодаря этому союзу оно еще весьма укрепится и с герцогом придется считаться и в будущем, не говоря уж о настоящем, ибо, покуда король жив, он держит в трепете всех вокруг; эту истину подтверждают и военные походы герцога, но еще очевиднее она станет, когда, освободившись от гнета короля, наскучив бездеятельной и бесполезной жизнью, на которую обречен ныне, и подстрекательствами своей тщеславной, капризной и вздорной дочери, он пожелает при новом царствовании играть подобающую ему роль — и тогда как бы не пришлось нам раскаяться в том, что мы не привлекли его на свою сторону, когда могли, и не склонили к этому столь необходимому союзу, к чему тогда появятся серьезные препятствия и не меньшие затруднения, чем теперь. Все эти рассуждения я сдобрил тем, что г-н де Шеврез имеет о герцоге Орлеанском весьма благоприятное мнение и всегда поддерживал с ним дружбу; не преминул я и упомянуть о том, что герцог Орлеанский всегда во всеуслышание высказывался в пользу архиепископа Камбрейского. Наконец, я напомнил, что дофин любит беседы об исторических событиях, об искусстве, о науках, а герцог Орлеанский неистощим и всегда готов на подобные разговоры, которые умеет поддержать от всей души и самым приятным образом; для них обоих это будет изрядным удовольствием, которое обоим придется по вкусу и весьма поможет исполнению нашего столь благоразумного замысла. Такое обилие доводов поколебало герцога де Бовилье, который в начале моей речи пришел в раздражение, но выслушал меня, как я просил, не перебивая. Он со всем согласился; но, с другой стороны, он напомнил, что в присутствии дофина герцог Орлеанский позволяет себе подчас странные выходки и высказывания, чем бесконечно отталкивает его от себя; г-н де Бовилье без труда доказал мне, что такая невоздержанность послужит сильнейшим препятствием к их союзу. Я и не пытался это оспорить, ибо сам прекрасно все понимал; но я уговаривал герцога дать согласие на случай, если сия преграда будет устранена, и увидел, что на таких условиях он внутренне готов мне уступить. Тут я замолк, чувствуя, что от этого зависит все остальное и что, соответственно, прежде всего необходимо уладить этот вопрос; однако я не мог поручиться за успех, зная легкомыслие герцога Орлеанского и бесстыдное геройство, с каким он выставлял напоказ свою нечестивость, более напускную, нежели искреннюю. Не откладывая, я тут же приступил к герцогу Орлеанскому, и мне не стоило большого труда убедить его в существенных преимуществах его союза с дофином и, поскольку это вещи нераздельные, с герцогом де Бовилье, не говоря уж о том, что это сразу прибавило бы герцогу Орлеанскому уважения. Сперва я вынудил его это признать, потом легко возбудил у него желание к этому и подогрел в нем это желание, указав на трудность его исполнения при нынешних взглядах и поведении герцога; он и сам это понимал. Я нарочно подольше порассуждал с ним об этом. Сочтя, что довольно уже раздразнил и смутил его и могу надеяться, что он согласится на такое решение, какое я ему предложу, я сказал, что не стану увещевать его отказаться от взглядов и мнений, кои он исповедует, хотя в душе чужд им и обманывает сам себя; что, впрочем, мнение мое на этот счет ему известно; что я убежден заранее в бесполезности просьб о том, чтобы он отказался от этих взглядов; что, возможно, напрасно я понадеялся, будто ему удастся заключить союз, коего он желает по столь важным соображениям; что средство для достижения цели находится у него в руках и вполне доступно; однако, если уж он решился прибегнуть к нему, нужно будет строго соблюдать все, что для этого нужно, и тогда, я полагаю, он не замедлит добиться успеха; если же он постарается закрепить и развить такой успех, то добьется всего, чего пожелает. Так раззадоривал я его все сильнее и сильнее, изобразил ему источник всех несчастий его жизни, тут же подсунул ему объяснение, почему он свернул на эту дорогу, и, ничего не называя прямо, намекнул на необременительный выход из положения. Наконец, мягко упрекнув его в том, что он, пожалуй, на этр не способен, я внял его возражениям и объявил, что все упирается в две вещи: во-первых, ему следует постоянно воздерживаться от малейших непристойностей в речах в присутствии дофина и у принцессы де Конти, которую дофин иногда посещал и где до него могли дойти отзвуки этих речей; что нескромные разговоры оттолкнут от него принца сильнее и бесповоротнее, чем он может себе вообразить, причем это не просто мое мнение, а непреложная истина; что, напротив, своей сдержанностью он угодит наследнику, у которого не будет больше поводов испытывать присущее ему отвращение к разнузданным выходкам и к тому, кто их себе позволяет, а потому общество герцога Орлеанского перестанет его пугать и стеснять, и постепенно дофин привыкнет к нему, а там полюбит герцога и освоится с ним — лишь бы он по опыту убедился, что может спокойно слушать его и, не испытывая угрызений совести, беседовать с ним о таких материях, как искусство, науки, исторические события; мало-помалу благодаря таким беседам холодность между ними уступит место обоюдному удовольствию. Во-вторых, ему надлежит пореже ездить в Париж и если уж кутить, то при закрытых дверях, коль скоро, к несчастью, он не может без этого обойтись, а кроме того, внушить себе самому и своим собутыльникам, что на другой день нельзя ни единым словом поминать вчерашний кутеж. Такой выход, не понуждавший его к отказу от удовольствий, пришелся герцогу по вкусу; он обещал им не пренебрегать. В дальнейшем он придерживался этих условий, в особенности того, которое касалось разговоров при дофине или людях, кои могли донести дофину о его речах. Нашу беседу я пересказал герцогу де Бовилье. Дофин вскоре заметил перемену в герцоге Орлеанском и сказал ему об этом, а тот передал его слова мне. Постепенно дофин и герцог Орлеанский сблизились, но, так как г-н де Бовилье опасался всяких заметных новшеств и не имел привычки встречаться с герцогом Орлеанским, все посредничество между ними принял на себя я, а когда мы уехали из Марли, где герцога де Шевреза в тот раз не было, мы стали посредничать между ними вдвоем с герцогом де Шеврезом — то один из нас, то другой.
282
Браку между Луи-Огюстом, принцем де Домб (р. в 1700), и Луизой-Аделаидой, называемой мадемуазель Шартрской (р. в 1698), не суждено было совершиться.