Я свернулась калачиком в своей постели. Было ужасно холодно, мое тело стало безжизненным и слабым. Кондиционеры дули из каждого угла камеры, чтобы поддерживать одинаковую температуру, словно тут боялись, что тела заключенных могут испортиться, как тушки убитых баранов. Слова агентов, скуление Эльнара, плач детей – все перемешалось и отдавалось в висках. Я слышала их голоса, звучащие у меня в голове и живущие отдельно от меня.
– Тебе нужно дополнительное одеяло? – спросила меня девушка в серой толстовке.
– Да! Спасибо! Очень буду благодарна, – пробормотала я.
Она заботливо укрыла меня чем-то, что напоминало одеяло. Скорее всего, это был шерстяной кусок какого-то полотна; я чуть-чуть согрелась и опять утонула в каком-то забытье.
Я не могла нормально спать в ту ночь, несколько раз просыпаясь от кошмаров, которые заставляли меня задыхаться, – меня преследовали повторяющиеся видения того, как легко и с удовольствием я бы разорвала на части души этих ублюдков, которые так жестоко разорвали мою.
Вдруг дикий крик вернул меня в реальность.
– Поголовный счет! Завтрак! Счет! Счет! Ladies! [3] – с шумом открывая и закрывая двери, выкрикивал кто-то.
Девушка в серой толстовке тихо окликнула меня. Все заключенные, потягиваясь, стали выползать со своих нар. Было похоже, что все прятались в своих берлогах и потихонечку, недовольные шумом, выходили посмотреть, что же это было.
– Вставай! Нас сейчас будут считать.
Я спрыгнула со своих нар и, когда потянулась, чтобы подобрать одеяло, увидела свое отражение в гладком отполированном металлическом основании туалета, которое находилось прямо рядом с моими нарами. Я была похожа на выцветшую наркоманку или алкоголичку. Растрепанные волосы и широко открытые глаза с темными кругами. Я себя не узнавала. Потом я обернулась и увидела Эльнара, как обычно произносившего мне длинную изматывающую речь об экономии денег. И вдруг я поняла, что забыла, как именно он выглядел, точное выражение его лица. Но странно, что вместо этого я вспомнила его тошнотворно-сладкий запах. Я зажмурилась. Теперь, как только я закрыла глаза, он появился снова передо мной – сначала войдя в дверь гаража, затем пересчитав деньги и записав их в книгу, а потом – распорядившись тем, как и что я должна сказать девушкам.
Я услышала громкий стук металлических дверей – пришел молодой офицер, чтобы провести перепись, и Эльнар растворился. На душе отлегло, оттого что я больше не увижу этого монстра.
Приглушенные бессмысленные звуки доносились где-то рядом, я ничего не могла разобрать, но, осознав, где я нахожусь, вылетела в холл, где уже в ряд стояли все заключенные.
Выкрикивали фамилии.
– Номер 17765–180!
Я больше не человек, а порядковый номер в системе, называемой американским государством. Иметь этот номер означало, что ФБР получило у арестованного человека набор отпечатков пальцев и добавило их в огромную базу данных, именуемую Межгосударственным идентификационным индексом. Где-то на жизненном пути любые последующие образцы отпечатков пальцев будут сопоставлять с той самой первой записью. Этот номер станет пожизненным номером, определяющим все в жизни человека, попавшего в систему. Самое ужасное, что отпечатки пальцев закроют все возможности для человека и в обществе, и в карьере.
У меня болела голова, а кислый запах вспотевших тел в камере, как уксус, ударил мне в нос. Казалось, я потеряла всякое чувство действительности и была близка к обмороку. Странные смазанные лица заключенных вызывали страх. Они с любопытством рассматривали меня. Мне стало не по себе.
– Мы уже знаем о тебе, все газеты и новости говорят о вас. Это твой муж, ублюдок!
– Эй, Гарсия, не болтай много. Всем спать! Утром разберемся, – прорычал кто-то.
– Не волнуйся. У нас много друзей на воле. Правда восторжествует. Мы с тобой!
– Ох, заткнись, хватит хвастаться! – закряхтела одна из моих соседок по камере.
Каждый день в окружной тюрьме Эль-Пасо начинался одинаково: в четыре утра trusty [4] вкатывали в женский блок огромные, рассчитанные на целый этаж железные телеги с едой, проталкивая их сквозь массивные железные двери. Когда доносился скрип раздвижных электрических дверей, женщины выбирались из своих нар и выстраивались в очередь за завтраком в общем зале. Ничего приятного в этой очереди не было: никто не разговаривал, а суровые помятые лица не двигались. Затем дежурный надзиратель следил за раздачей еды, чтобы не дай бог кому-то не досталось два подноса. Давали обычно холодную овсяную кашу и коробочку молока; иногда на подносе можно было увидеть зачерствевшую булочку, которую узницы оставляли на потом с кофе. Очень редко в меню появлялись панкейки с ужасно пахнущим сиропом. На завтраки поднимались все. Во-первых, потому что это был утренний поголовный счет, который запрещалось пропустить, и, во‐вторых, утром можно было получить единственную более-менее съедобную пищу за день.