Все засмеялись, как куча скрипящих гагар. Что-то тоскливо-жалостливое было в этом смехе. Я тоже постаралась изобразить улыбку на своем немытом два дня лице. Наверное, получилось плохо, потому что одна из пожилых женщин воскликнула:
– ¡Pobrecita! ¡Pobre nina! [5]
Она сказала это с такой заботой и с таким участием, что у меня навернулись слезы. Так мне захотелось обнять ее.
Мне вручили шампунь, мыло, и у меня было казенное полотенце. Они предупредили, что я должна выйти из душа через двадцать минут, потому что приближалось двенадцать часов – время поголовного счета и ланча.
Шатаясь, я поплелась в душ. Открыла теплую воду, и слезы рекой сами потекли. Я пробыла под струящейся водой все положенные мне двадцать минут, мысленно благодаря всех и вся за то, что придумали такое чудо, как душ! Так мне этого не хватало. Мне стало намного легче, я даже повеселела. Хотелось есть. Когда я выключила воду, кто-то просунул мне новенькое белье: трусики моего размера и лифчик, который был маловат, но все же я воткнулась в него. Правда, мне пришлось надеть свою вчерашнюю робу, которая была на три размера больше. Когда я наконец появилась в холле, все весело захохотали, показывая на мою страшную униформу. Мне даже показалось, что здесь не так страшно и уныло, как мне виделось вчера.
Светлый прямоугольный холл, место общего пользования, где можно было смотреть телевизор и поглощать еду, упирался в огромные затемненные снаружи окна, откуда был виден центр Эль-Пасо. По обе стороны холла располагались две одинакового размера прямоугольные камеры, которые вмещали десять двухэтажных нар. Самые немощные женщины или беременные занимали нижние койки, а на верхних оказывались новенькие или молодые. Мне отвели верхнюю койку, взбираться на нее было очень непросто. Большей, чем проблема подъема и опускания, была возможность падения с верхней койки во сне. Койки были приличной ширины, но отсутствовала вертикальная перекладина, которая мешала бы заключенному перевернуться и упасть с кровати. Нужно было быть постоянно начеку, чтобы не свалиться с довольно высокой койки.
Ночью я лежала в темноте над храпящей бабулькой, слушала гул кондиционера и старалась проанализировать случившееся и найти в этом смысл. В камерах находились туалеты с раковинами и фонтанчиком, которые намертво были прикреплены в цементном полу и представляли единую конструкцию.
Туалетами в камерах (их называли спальными камерами) не разрешалось пользоваться. Через несколько дней я увидела почему: в них заключенные женщины стирали свое личное белье, которое они покупали в тюремном магазине (commissary). Они лихо затыкали туалет женскими прокладками, набирали воду – и получался таз для стирки белья. Туалеты были вычищены до блеска. Все нары аккуратно застелены армейскими одеялами. Это было правило тюремного режима. В холле располагались круглые железные столы с прикрепленными к ним кругленькими стульчиками – тоже блестящие и стальные. Здесь же, в холле, стоял ряд туалетов – тоже с раковиной и фонтанчиком для общего использования. За этой частью нашей обители персонал неустанно просматривал через камеры наблюдения. Да и все сокамерницы не были ограждены от этого зрелища – все, что творилось в туалетной, было на виду. Кто-то ест, а кто-то использует туалет. Сначала это было дико, но человек привыкает ко всему. Через некоторое время это не вызывало никаких неудобств.
Камеры были спроектированы таким образом, чтобы тюремный персонал мог наблюдать почти за каждой зоной. Везде было установлено видеонаблюдение. Не было ни одной области, которая бы не попадала под наблюдение видеокамер, не было ни одного места, которое заключенные могли бы использовать для запрещенных действий, таких как проглатывание или вдыхание наркотиков, разговоры по сотовым телефонам, хранение партий нелегального спиртного «пруно» или нападение на персонал или других заключенных.
Вокруг меня столпились женщины всех возрастов: среди них были три белые, остальные мексиканки и латиноамериканки. Все они были одеты в голубые комбинезоны по размеру и резиновые тапочки, тоже по размеру. Они плохо говорили по-английски, но я их понимала, потому что большей частью они очень эмоционально жестикулировали, и без слов можно было догадаться, что они хотят сказать.
– Так зачем ты здесь? – спросила красивая девушка с большими голубыми глазами на хорошем английском. – Здесь ходят сплетни, что тебя твой муж засадил. Ты ни в чем не виновата! – заявила она.
– Не волнуйся. Наверное, его уже обрабатывают наши парни. В тюрьме все всегда известно! – подтвердила другая.