Впрочем, как заметил Алек Ноув, кое в чем «правые» и «левые» действительно сходились, а Сталин — явно отличался от них: «и Бухарин, и даже Троцкий считали, что экономическая эффективность крупной государственной промышленности, а в перспективе также и крупного механизированного земледелия, даст им возможность одержать мирную победу в конкуренции с частником. Сталин поступил иначе: победу обеспечили ему ГПУ-НКВД»[102]. Именно это и по душе Старикову.
Знания об индустриализации у автора так глубоки, что ее «разгаром» он считает 1925 год![103] Так он пишет, чтобы в очередной раз доказать происки Запада. Вероятно, и для того, чтобы показать, как рано проявилась государственная мудрость Сталина. Мешают только «факт и дата»: первая пятилетка началась в 1929 году, а в 1925 году случился только первый кризис нэпа с высоким уровнем инфляции и безработицы. Тут уж никак не отвертеться, хоть историком прикинься, хоть экономистом.
События, в которых неприглядная роль Сталина слишком известна, Стариков старается обойти. Так, называя репрессии клубком «весьма противоречивых действий различных лиц и группировок», он, конечно, и не пытается распутать этот клубок, а желает размазать ответственность. Приводя данные о политических репрессиях за период с 1921 года по 1 февраля 1954 года по справке, приготовленной для Хрущева (в ней данные несколько занижены по сравнению с современными подсчетами), Стариков валит в кучу гражданскую и Великую Отечественную войну, паникеров и бандитов, нацистов и «ленинскую гвардию», троцкистов, деятелей Коминтерна, и глубокомысленно изрекает: «многоплановая цифра, многосложная». А потом — внимание! — замечает: «если поделить общее число расстрелянных на количество лет, получится менее 22 000 человек в год» (выделено мной — Р.В.)[104]. А если я ем капусту, а ты — фарш, то вместе мы едим голубцы. Со скромностью поедающего фарш Стариков умалчивает — читатель проверять не полезет, — что за два года — 1937—1938 — число расстрелянных составило 681 692 человека, то есть подавляющее большинство, 85 % репрессированных за все эти годы![105] А в остальные года, кроме 1942-го, число расстрелянных никогда не достигало лживой средней цифры в 22 тысячи человек. Видна выучка экономиста!
1937—1938 года. При чем тут гражданская война и борьба с нацистами? А вот троцкисты, «ленинская гвардия», Тухачевский и Бела Кун тут не лишние — они стали жертвами именно в эти годы. Сколько же их было, все 700 тысяч?..
Наконец, я напомню, что хотя Стариков и пытается свалить вину за репрессии вообще на назначенного Сталиным «гомосексуалиста» Ежова, в других местах он проговаривается, восхваляя Сталина за уничтожение «ленинской гвардии», считая реальными связи Тухачевского с германским генштабом, и вообще все обвинения этих процессов — доказанными[106].
О причинах разгрома армии в начале Великой отечественной войны Стариков собирается — уже много лет — написать «отдельную толстую книгу». Пообещав нам ее, заявляет, что «раз так, то и начинать этот разговор “в двух словах” не стоит»[107]. Замечательно! Про индустриализацию в двух словах можно, а про 1941 год — нельзя. Не потому ли, в том числе, что в первом случае есть устойчивый «образ врага» Троцкого, а во втором козла отпущения найти не просто? Впрочем, автор и тут намекает на вину Троцкого: те самые финские газеты, ссылки на которые своровал Стариков, в декабре 1939 года сообщали о намерениях финских властей «пригласить сюда Троцкого для сформирования альтернативного российского правительства». Стариков ликует: «к счастью, война между СССР и Финляндией оказалась скоротечной, и Троцкий не успел приступить к делу» (выделено мной — Р.В.). Интересно, а самого Троцкого спросили? Или без него его «женили»? Стариков считает, что в данном случае не было дыма без огня, и очень радуется, что за Троцким начали охоту после «зимней войны»[108]. Дескать, Троцкий становился слишком опасным для СССР и Сталина. Несомненно. Другие страны уже в очередь к нему выстраивались, прося возглавить «альтернативное правительство» России…
Стариков не был бы собой — то есть торгашом-мещанином, залезшим кривыми руками в историю, — и не был бы принят соответствующей публикой (о ней — дальше), если бы не уделил внимания шуточкам (юмором это не всегда можно назвать). Так, в книге «Кризис: Как это делается» он две страницы занял совершенно неуместной подборкой «перлов» антигероя Буша-младшего[109]. В книге о Сталине «юмора» героя (и в связи с ним) значительно больше — целая глава. Получается, эта проблема для Старикова — важнее всех остальных. Что кажется странным: как никак, Сталин — не комик. Конечно, примерами «блистательных шуток вождя» автор стремится нарисовать образ «прекрасного человека». А получается образ довольно-таки похабный: то Сталин пошутит про женщину, которая «может дать дважды»; то на вопрос, за что же вешать режиссера Александрова, ответит — за шею; то предложит завидовать маршалу, который каждую неделю меняет фронтовых жен; то выдаст рифму «иностранцы-засранцы»; то возле писсуара побеседует с английским профсоюзным чинушей о том, что именно туалет — единственное место, где «трудящийся может с полным правом взять средства производства в собственные руки»[110].
102
Ноув А. О судьбах нэпа. Письмо в редакцию журнала «Вопросы истории» // Вопросы истории. 1989. № 8. С. 176.
105
Земсков В.Н. Политические репрессии в СССР (1917-1990) // Россия. ХХI. 1994. № 1-2. С. 109-110.