Это замечание в сносках вполне справедливо. Да только оно полностью противоречит тому, что Стариков только что говорил о нерушимости империи. Двойная мораль? Безусловно, ее мы уже и раньше у него замечали. Но возникает стойкое ощущение (оно появляется и в других случаях), что кто-то написал основной текст, а Стариков потом в сносках поразмышлял. И лучше ему признаться, что он пишет не один, иначе ему придется признаться в раздвоении личности.
Конечно, Стариков в восторге от имперскости Сталина, который вернул погоны и патриаршество во время войны[117]. Это тоже очень симптоматично — восхвалять символы иерархии и подчинения.
В многочисленных замечаниях автора по поводу царской России сквозит консерватизм и авторитаризм или, выражаясь его словами, концепция «машиниста и поезда». Вот Стариков критикует Демьяна Бедного за его известную эпиграмму[118] на памятнике Александру III: «Время было уже другое — нужно было строить новую страну, с новым названием, с новыми социальными ориентирами. Но ведь это была все та же Россия. А значит — ругать ее историю, ругать ее народ было самоубийственно. Рушить фундамент здания — значит обречь себя на невозможность что-либо построить. А Демьян Бедный по-прежнему с готовностью смешивал с грязью и высмеивал свой собственный народ» (выделено мной — Р.В.)[119]. Бедный высмеивал бездарного правителя[120], а Стариков жульнически заявляет, будто поэт был против народа. Очередное вранье.
Стариков убежден, что в сословные времена в России никаких проблем не было: «Потенциал развития нашей страны в начале XX века был столь мощным, что ситуация в стране, на фронтах и в армии не ухудшалась, наоборот, она даже, улучшалась. Фронт был стабилен, внутри страны было спокойно. Разумеется, Россия образца третьего года войны была не так хлебосольна, как в предвоенное время». И автор делает вывод, что «ни военно-стратегических (?), ни экономических причин для бунта у русского населения в феврале 1917 года не было!» (курсив автора)[121]. Здесь опять ложь в каждой строчке. Остановимся лишь на словах о том, что «внутри страны было спокойно». Уже было сказано о протесте против войны — антивоенных забастовках. К тому же, в каждой второй губернии были зафиксированы случаи сопротивления мобилизации, в каждой четвертой губернии — столкновения на этой почве, в ходе которых пострадали 500 призывников и 100 должностных лиц[122]. Почему-то не хотели люди умирать за «хлебосольную» родину. Более того, затянувшаяся война заставила правительство в середине 1916 года привлечь на прифронтовые работы коренное население Средней Азии, которые было освобождено от этой повинности. Недовольство мобилизованных обернулось мощным восстанием, продлившимся до начала 1917 года на территории с населением в 10 млн человек. Подавляло его 30-тысячное войско, уничтожив десятки, если не сотни тысяч инородцев, вынудив к эмиграции в Китай полмиллиона казахов и киргизов. Это и называется «ситуация в стране улучшалась»?!
Снова возьмем данные о стачках. В 1915 году фабричная инспекция собрала данные примерно о тысяче стачек, в которых участвовало полмиллиона рабочих. В следующем году стачек уже было в полтора, а забастовщиков — в три раза больше[123]. Росло недовольство и в армии, сидящей по окопам. В войсках возникали большевистские организации, кружки и группы, к концу 1916 года их было уже около полутора сотен. Не в последнюю очередь это связано с тем, что революционно настроенные пролетарии оказывались в армии: каждый шестой новобранец во время войны был рабочим, в то время как в социальной структуре пролетариат составлял лишь около 10 %[124].
В тылу неспокойны были не только города, но и деревни. За годы войны произошло почти 800 крестьянских выступлений, каждое пятое приходилось подавлять военной силой[125]. Но еще более масштабно и опасно было тихое крестьянское сопротивление: пресловутая продразверстка, введенная царским правительством зимой 1916—1917 гг., провалилась, поскольку крестьяне сдали лишь 4 % (!) от разверстанного плана[126]. Где же «хлебосольность»? А приходилось ли Старикову задумываться, почему вообще властям понадобились такие меры? Он свято уверен, что хлеба в стране было море, а его нехватка случилась лишь в феврале 1917 года лишь в Петрограде и лишь по причине замерзших в минус 43ºС 1200 паровозов[127]. Только почему-то правительство продразверстку ввело еще в 1916 году. Только почему-то уже летом-осенью 1915 года ¾ городов испытывали нужду в тех или иных продовольственных товарах, а примерно половина городов — в хлебе. Половина же уездов ощущала нехватку ржи и ржаной муки, а 80 % уездов — пшеницы и пшеничной муки[128]. Т.е., без хлеба сидели даже деревни, что, впрочем, было привычным делом в империи, где каждые несколько лет голод охватывал районы с десятками миллионов жителей.
118
«Мой сын и мой отец при жизни казнены, А я пожал удел посмертного бесславия, Торчу здесь пугалом чугунным для страны, Навеки сбросившей ярмо самодержавия».
120
О нем см.: Троицкий Н. «На земле стоит комод...». Александр III: Время, Правление, Личность // Свободная мысль-XXI. 2000. № 5. С. 88-98.
122
Исторический опыт трех российских революций. В 3 кн. Кн. 2. Свержение самодержавия. С. 83.
123
Стачечное движение рабочих России в годы первой мировой войны: материалы официальной статистики за август 1914 — январь 1917 г. III-IV. М., 1988. С. 486.
124
Исторический опыт трех российских революций. В 3 кн. Кн. 2. Свержение самодержавия. С. 140-141.
126
Крестьянское движение в России в годы Первой мировой войны. Сборник документов. М., 1965. С. 27.
128
Кондратьев Н.Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1991. С. 161-162.