В большое окно, выходившее на бухту, было видно, как продубленный всеми ветрами рыбак, едва освещенный наружным светом, провоцировал модно одетого малыша сыграть в «корзинку»[7]. Коричневыми руками он протягивал мальчику веревочку и улыбался щербатым ртом.
— Давай, Дикки. Бери. Ты же умеешь, — подталкивала мама своего сынишку.
Дикки согласился, и послышался довольный смех. Рыбак положил руку на головку мальчика.
— Вот тебе и готовая фотография, — сказал Линли, обращаясь к Деборе.
Они стояли в проеме двери и наблюдали за милой сценкой. Дебора улыбнулась:
— Томми, посмотри, какое у него красивое лицо. Да еще в боковом освещении.
Сент-Джеймс уже поднимался по лестнице в редакцию, Дебора следовала за ним, Линли — за ней.
— Знаешь, — продолжала она, помедлив на лестничной площадке, — мне показалось, что мои фотоаппараты не к месту в Корнуолле. Не спрашивай почему. Я — человек привычек. И, наверно, привыкла снимать в Лондоне. Но, Томми, мне нравится здесь. Куда ни глянь, все можно фотографировать.
Линли устыдился своих сомнений и тоже остановился:
— Деб, я люблю тебя.
У нее смягчилось лицо.
— Я тоже люблю тебя, Томми.
Сент-Джеймс уже открывал дверь редакции. Внутри звонили телефоны, Джулиана Вендейл стучала по клавиатуре компьютера, молодой фотограф начищал полудюжину объективов, разложенных на столе, в одном из закутков совещались трое мужчин и одна женщина. Среди них был и Гарри Кэмбри. На верхней стеклянной части двери виднелось полустершееся слово «Реклама».
Гарри Кэмбри увидел посетителей и прервал совещание. На нем были темные брюки от костюма, белая рубашка и черный галстук. Словно ему обязательно требовалось это объяснить, он сказал:
— Сегодня утром были похороны. В половине девятого.
Странно, подумал Линли, что Нэнси ни словом не упомянула о похоронах, однако теперь ее поведение стало понятнее. Похороны подвели черту под прежней жизнью. Печаль никуда не делась, но принимать потерю стало легче.
— Там было шестеро полицейских, — продолжал Гарри. — Вот и все, что они сделали, не считая, естественно, дурацкого ареста Джона Пенеллина. Как вам это нравится? Джон убил Мика.
— Не исключено, у него был мотив, — отозвался Линли и отдал Гарри связку ключей его сына. — Мик любил наряжаться. Может один мужчина убить из-за этого другого мужчину?
Кэмбри зажал ключи в кулаке и, поглядев на своих сотрудников, понизил голос:
— Значит, вы знаете?
— А вы отлично поработали. Почти все считают Мика таким, каким вы хотели его видеть. Настоящий мужчина. Юбочник.
— А что мне еще оставалось? Черт побери, он все же был моим сыном. Он был мужчиной.
— Который получал наслаждение, одеваясь женщиной.
— Я не мог с ним ничего поделать. Как ни старался.
— Это давно началось?
Сунув ключи в карман, Кэмбри кивнул:
— Он всю жизнь такой. Я ловил его на этом, бил, выгонял голым на улицу, привязывал к стулу и разрисовывал ему лицо, делал вид, будто собираюсь кастрировать его. Ничего не помогало.
— Оставалось только убить, — сказал Линли.
На Кэмбри никак не подействовали слова Линли.
— Я защищал и оберегал моего сына. Я не убивал его.
— Ваша защита сработала, — вмешался Сент-Джеймс. — Люди вам верили. Но, в сущности, он не нуждался в вашей защите в том, что касалось переодеваний, другое дело — его расследование. Вы оказались правы.
— Оружие, да? Я правильно понял?
Сент-Джеймс поглядел на Линли, словно спрашивая у него, стоит ли прибавлять старику горя. А ведь так оно и будет, когда ему объяснят, что на самом деле означают знаки на записке. Женские тряпки, наркотики. Мик не просто швырял деньгами, вместо того чтобы модернизировать газету, он швырял их и на поддержание своей двойной жизни.
Линли подумал, что рано или поздно приходит время избавляться от самообманов. Строить что-то на лжи — человеческие отношения или свою жизнь — значит строить на песке. Иллюзия благопристойности может просуществовать недолго. Вопрос лишь в том, когда положить конец неадекватному представлению Гарри Кэмбри о своем сыне.
Посмотрев на Гарри, Линли увидел измученного страданиями и болезнью старика с изможденным лицом. Он увидел липнущую к ребрам рубашку, отвратительные никотиновые пятна на изуродованных артритом пальцах, когда тот потянулся за бутылкой пива. Пусть кто-нибудь другой открывает ему глаза, решил Линли.