Джессоп склонил голову набок, словно птица, которую он так напоминал.
– Так вот как вы на это смотрите, – задумчиво произнес он.
– Да, именно так.
Он оценивающе смотрел на Хилари.
– Хорошо, тогда можете говорить и делать то, что вам захочется. Что касается меня, то я не питаю никаких угрызений совести. Вы это понимаете?
– Конечно. Это ваш долг. Вы можете расспрашивать, о чем хотите, но не просите меня это делать.
– Вы вольнонаемный агент.
– Есть один вопрос, который нам нужно решить. Скажем ли мы ей, что она умирает?
– Не знаю. Мне нужно это обдумать.
Хилари кивнула и вернулась на свое место возле кровати. Теперь ее душу переполняло сострадание к женщине, которая лежала здесь в преддверии смерти. Женщине, которая пустилась в путь, чтобы воссоединиться с мужчиной, которого любила. Или же это было не так? «Может быть, она ехала в Марокко лишь затем, чтобы найти хоть немного покоя, чтобы скрасить время в ожидании хоть каких-нибудь определенных новостей – жив ли ее муж или мертв?» – гадала Хилари.
Время шло. Миновало почти два часа, прежде чем щелканье четок монахини прервалось, и она произнесла, негромко и бесстрастно:
– Ее состояние изменяется. Мне кажется, мадам, конец близок. Я позову доктора.
Монахиня вышла из палаты. Джессоп подошел и встал у стены с другой стороны от кровати, так, чтобы оказаться за пределами поля зрения умирающей. Веки лежащей женщины затрепетали и открылись. Светлые голубовато-зеленые глаза равнодушно взглянули на Хилари. Они закрылись, потом открылись снова. В них, казалось, промелькнул слабый отблеск удивления.
– Где…
Это слово сорвалось с почти недвижных губ в тот момент, когда в палату вошел врач. Он взял пациентку за руку, нащупывая пульс, и замер у кровати, глядя на умирающую сверху вниз.
– Вы в больнице, мадам, – ответил он. – Самолет потерпел крушение.
– Самолет? – словно в полусне повторила она за ним слабым голосом, почти без дыхания.
– Вы кого-нибудь хотели повидать в Касабланке, мадам? Мы можем кому-либо сообщить?
Ее глаза с трудом сфокусировались на лице врача.
– Нет, – выговорила женщина и снова перевела взгляд на Хилари. – Кто… кто…
Хилари склонилась над ней и заговорила, ясно и отчетливо:
– Я тоже прилетела из Англии… если я чем-то могу помочь вам, пожалуйста, скажите мне.
– Нет… ничем… ничем… разве что…
– Да?
– Ничем.
Ее глаза снова моргнули и так и остались полуприкрытыми. Хилари подняла голову и встретила повелительный взгляд Джессопа, но лишь твердо покачала головой в ответ.
Джессоп шагнул вперед и встал рядом с врачом. Глаза умирающей женщины раскрылись, в них внезапно вспыхнуло осознание.
– Я знаю вас, – произнесла она.
– Да, миссис Беттертон, вы знаете меня. Вы можете что-либо сказать мне о своем муже?
– Нет.
Ее веки снова сомкнулись. Джессоп молча повернулся и покинул палату. Врач взглянул на Хилари поверх кровати и очень тихо промолвил:
– C’est la fin![4]
Но умирающая снова открыла глаза, с видимым трудом обвела взглядом помещение, потом посмотрела прямо на Хилари, чуть заметно шевельнула рукой, и та инстинктивно взяла в ладони ее мертвенно-белую холодную кисть. Врач пожал плечами, наклонил голову и вышел. Две женщины остались наедине. Олив попыталась заговорить:
– Скажите мне… скажите…
Хилари знала, о чем та хочет спросить, и неожиданно четко поняла, как ей следует действовать. Она склонилась над искалеченной женщиной и ответила ясным, полным сочувствия голосом:
– Да, вы умираете. Вы это хотите знать, верно? Теперь послушайте меня. Я хочу попытаться найти вашего мужа. Вы хотите что-нибудь передать ему через меня, если мне это удастся?
– Скажите… скажите ему… остерегаться. Борис… Борис… опасен…
Ее речь прервалась, дыхание задрожало. Хилари наклонилась поближе.
– Вы можете что-нибудь сказать, что помогло бы мне – помогло бы моим поискам, я имею в виду? Что поможет мне связаться с вашим мужем…
– Снег.
Слово было произнесено так тихо, что Хилари показалось, будто она ослышалась. «Снег? Снег?» – непонимающе повторила она про себя. Слабый, призрачный смешок сорвался с губ Олив Беттертон. За ним последовали такие же тихие слова:
Снег, какой прекрасный снег – погляди, погляди!
Поскользнулся и упал? Отряхнись, да и иди.
Она повторила последнее слово:
– Иди… иди. Иди и скажи ему про Бориса. Я не верила. Не хотела верить. Но, может быть, это правда… Если так, если так… – в ее глазах, устремленных на Хилари, читался мучительный вопрос, – берегись…