Все, что осталось в жизни, — ожидание. Оно отличается от воспетой певицей Хуан Цишань[18] любви, которая превратилась в рыдающего голубя, коротающего век в бесконечной смене зеленых и желтых листьев. Трудность ожидания в мою эпоху достигла небывалых пределов. Живая жизнь превратилась в лаконичные телефонные сообщения и посты в микроблогах. Люди больше не умеют терпеливо ждать, они ускоряют созревание фруктов, накачивают их химией, придающей объем; в литературе царит плагиат, чиновники словно ракеты взлетают вверх по карьерной лестнице, любовь стала делом первостепенной срочности: люди, увидевшись впервые, тут же снимают номер в гостинице, чтобы разделить постель… Мать в течение десяти месяцев терпеливо вынашивала в себе мою жизнь, и я буду терпеливым всю эту жизнь и в следующем рождении.
Отец и мать ушли, они больше не вернутся. А я, находясь за тысячи ли, никогда больше не вернусь в тот дом. Остался лишь тот горный склон у реки, ставший моей кровной землей. Мои воспоминания о родной земле в конце концов сгустились в нечеткие знаки на надгробной плите.
Сейчас я своей жизнью зажигаю свечи, теперь моя очередь платить матери и отцу дань уважения.
Ай Юнь. Чья-то личная печаль
1
В щель между досок, из которых был сложен каркас кровати, поддувал сквозняк; я лежала, укрывшись ватным одеялом, но все еще ужасно мерзла. Жар, мучивший меня много дней, наконец спал, и я пришла в себя.
Я позвала маму:
— Мам, я проголодалась.
До сих пор помню дразнящий запах лапши из ячменной муки. Мама, увидев, что я проснулась, очень обрадовалась. Она замесила тесто и на кухонной доске раскатывала длинную тонкую лапшу, затем подогрела в котелке масло, припустила мелко порезанный лук, а потом бросила туда же лапшу. Я съела чашку и захотела добавки, но мама возразила:
— Погоди немного, ты долго ничего не кушала, нельзя за раз съедать так много.
Я пролежала в забытьи из-за высокой температуры семь дней, и все это время мама вливала несколько маленьких ложек бульона прямо мне в рот, чтобы поддерживать силы.
Тогда я заболела тифом. Когда очнулась и попросила есть, то буквально вырвалась с того света — владыка Янь-Ван[19] не сумел унести мою маленькую жизнь.
Случилось это, когда мне было пять лет.
Я смутно помню, что тогда произошло.
Только-только наступила осень, а я почему-то ужасно мерзла. Холод пронизывал насквозь, от него было не спрятаться. Мама по-прежнему работала в столовой уличного комитета. Она была очень порядочной, трудилась, не жалея сил, лишнего не съедала, домой не уносила, на посетителях не наживалась, заслужила доброе имя, и председатель уличного комитета по имени Чэнь Сюцинь доверила ей место поварихи. Столовая уличного комитета к тому моменту существовала уже очень давно.
Мама не особо за мной следила. Она тогда решила, что сейчас, как это уже бывало в прошлом, я полежу пару дней с температурой, и все пройдет. Потом она увидела, что минуло уже несколько дней, а лучше мне не становится, и тогда отвела меня в столовую уличного комитета и налила щедрую порцию супа из батата с лапшой, но я отказалась.
Я тогда не испытывала ничего, кроме холода, а когда прижалась к плите в столовой, почувствовала тепло. Так приятно! Прямо у плиты я постепенно проваливалась в забытье. Я видела сон. Мне снились огромные огненные шары, которые полыхали так жарко, что мне не хватало воздуха, а потом снова стало холодно, да так холодно, будто я провалилась в ледяной погреб.
Очнулась я уже на больничной койке в частной клинике.
Я заболела тифом. Провалялась с высокой температурой несколько дней подряд, не приходя в себя.
В это состояние я впала, сидя рядом с плитой. После работы мама на руках отнесла меня домой. Мое маленькое тельце стало мягким, как тряпочка. Вечерело. Мама испугалась и, придя домой, сразу же побежала за соседкой, тетушкой Кун.