Среди многих важных вопросов, которые ставили эти труды, следует назвать один, и поныне остающийся дискуссионным, — проблема периодизации процесса романо-германского синтеза, вызвавшая разногласия и ныне предлагающая противоречивые решения. Научная традиция усвоила легко вычитываемую из сочинений франкских историков концепцию о том, что “historia francorum” эпохи правления Меровингской династии состояла из двух периодов: времени правления «варварских королей» в римской по сути провинции и периода мутации этих порядков и набиравшего силу процесса синтеза, создавшего уникальную раннесредневековую социально-политическую и культурную среду. Одновременно, расцветшая аграрная история согласовывала собранный материал с той же концепцией политического развития, тем самым придавая ей глубину и фундированность{8}. Несмотря на возникновение двух прямо противоположных точек зрения, вопросам периодизации процесса романо-германского синтеза во Франкском королевстве в период между исчезновением римской власти в Галлии в конце V в. и превращением королей в императоров в начале IX в. уделялось мало внимания. Уверенность в объективной очевидности родоплеменных и дружинных порядков и завершенности исследования римских представлений о публичной власти сделала ненужным какое-либо серьезное изыскание и дальнейшее уточнение хронологии процесса романо-германского синтеза в раннесредневековом Франкском королевстве в историографии XIX — первой половины XX в. Франкские короли времен династии Меровингов воспринимались в том числе как варварские предводители военных отрядов, и тогда смысл их власти был понятен по умолчанию. Считалось, что идея адаптации дружинных связей к позднеримским провинциальным порядкам делает ненужным изучение особенностей организации власти указанного периода, потому что и сами дружинные порядки, и римская государственность считались хорошо исследованными и, более того, понятными интуитивно при чтении хроник того времени. Показательно, что в середине XX в. Бухнер полагал: королевская власть была по сути германской (и это означало для него ее сходство с властью военных предводителей, “duces”), но короли правили в позднеримском обществе{9}. Его оппонент Хаук подчеркивал обратное. Меровинги, в восприятии ученого, выглядели провинциальными наместниками{10}.
Концепция романо-германского синтеза в том виде, в котором она окончательно сложилась перед Первой мировой войной, обычно излагалась следующим образом. Короли франков из Меровингской династии в течение большей части VI в., как считалось, были полными энергии «сильными» правителями, но «варварами» в культурном отношении, и в этом смысле неспособными по-настоящему поставить под свою власть романизированное общество Галлии и, в особенности, Аквитании{11}.[4] Ситуация — как отмечали медиевисты — изменилась после того периода, которое еще успел застать Григорий Турский, а именно — в начале VII в. Поскольку франкские правители, как и сами франки, жили в обществе, еще до недавнего времени бывшем частью римской провинции, постольку некоторые известные ученые рассматривали прерогативы королей в понятиях конституционной истории, более применимых для поздней Римской империи, а не для Раннего Средневековья{12}. Идея преемственности между временами Римской империи в Галлии и эпохой правления королей из династии Меровингов подчеркивалась Ф. Лотом, Г. Фурнье, К.Ф. Строэкером и Р. Фольцем{13}.
Основным недостатком их работ остается то, что исследователи этой школы считали идеалы власти в указанную эпоху состоявшими всего лишь из двух основных типов: из власти публичной, императорской, и власти «частной» (власти предводителей-варваров над своими дружинниками и над домашними). Кроме того, они без критики относились к понятиям «римский» и «варварский» при описании представлении о политическом устройстве. При прочтении данных трудов остается неясным, на чем именно зижделась власть в эпоху, рисовавшуюся этими исследователями как картина оседания варваров в римской провинции. Ведь постулирование идеи о власти как «римской» или «варварской» ничего не может сказать нам о тех механизмах и стимулах, которые были в руках правителей и их окружения. В Поздней Античности Римская империя вынуждена тесно взаимодействовать с варварами, брать их на свою службу, причем некоторые из них смогли достичь второго по значимости поста в имперской иерархии власти — префекта претория Запада (как, например, Рихимер){14}. Что именно в Позднем Риме оставалось «римским», а что стало уже к началу V в. «варварским» и «провинциальным», является и поныне предметом дискуссий{15}. У современных исследователей Раннего Средневековья нет однозначного представления о том, во что превратилась поздняя Римская империи в период, закончившийся падением императорской власти на Западе, как была у историков XIX в. Именно поэтому казавшиеся некогда изученными пути эволюции власти в варварских королевствах превращаются в дискуссионные.
4
Но наиболее концентрированным (и в чем-то даже гипертрофированным) выражением этого тезиса явилась книга А. Пиренна: