Собиралась черниговская нелегальная организация в разных местах: в частных квартирах на окраинах города, в начальной народной школе, которая помещалась за реальным училищем на берегу реки Стрижень по улице Набережной (ныне Пушкинской) и в других местах.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
СВЕТ И ТЕНИ
В мае 1895 года Михаил Михайлович поступил на службу в Крымский филлоксерный комитет, переехал из Бессарабии в Ялту и приступил к работе в селении Симеиз. Как и прежде, за ним был и здесь установлен негласный надзор полиции. В августе того же года жандармерия перехватила адресованный писателю пакет из Львова с экземпляром журнала «Заря» № 7, в котором, по словам «совершенно секретного доноса на Коцюбинского», на первой странице было помещено стихотворение «Завещание ссыльного», явно преступного содержания; на предпоследнем листе также помещен очерк «Т. Шевченко в дороге», в котором есть различные возмутительные высказывания, а блаженной памяти император Николай I назван «не первым российским коронованным палачом» и «коронованным фельдфебелем»[21]. В сентябре с приездом в Крым Веры Иустиновны полиция совсем сбилась с ног. Было заведено «Дело Канцелярии Таврического губернатора. Стол секретный. О состоящей под особым надзором полиции дочери надворного советника Веры Дейши. Началось сентября 19-го 1895 г., кончено 20 октября 1895 г.»[22].
Один за другим полетели секретные доносы таврическому губернатору: «На основании сообщения помощника начальника Таврического губернского жандармского управления в Ялте за мною учрежден особый надзор полиции за проживающей в имении наследников Мальцева «Симеиз» дочерью надворного советника Верою Устиновой Дейш. Об этом имею честь донести Вашему превосходительству…»[23]
Вера Иустиновна приехала в Симеиз со своей подругой, сокурсницей по Бестужевским курсам, Елизаветой Новоселовой. Дни, проведенные Михаилом Михайловичем с невестой, оставили у обоих неизгладимые воспоминания. Они бродили по виноградникам в Кучук-Кои и Кекенеизе, спускались в урочище Святой троицы, где работал писатель, к морскому берегу по тропинкам Симеизского парка, запечатлелась каждая извилина дороги, кривые узенькие татарские улочки, горные источники.
«…Воспоминания переносят меня в то время, когда впервые увидел я эти глаза… — пишет он позже Вере в Чернигов. — Потом несут меня дальше по Симеизу, Кучук-Кои, св. Троице… Волнуют меня эти воспоминания, со дна сердца поднимают благодарность и тихую радость».
Во время работы в Крыму Коцюбинский заинтересовался жизнью татар, их обычаями. Он тщательно фиксирует в записной книжке все виденное и слышанное. В это время он почти ничего не пишет. В начале декабря Михаил Михайлович навещает Веру в Чернигове, помогает ей подготовиться к предстоящей поездке в Винницу, где в январе предполагалось их венчание. Его беспокоит поднадзорное положение Веры Иустиновны. «А что слышно о твоем деле? — спрашивает он ее в письме от 5 января 1896 года. — Не имела ли ты вестей от брата?»
Венчание состоялось 24 января в винницком Преображенском соборе. Никакого свадебного кортежа не было и в помине. Жених с невестой в окружении близких и родных возвращались из церкви пешком. «Поручителями» при венчании были: со стороны жениха — его дядя Александр Блоневский и Виталий Боровик, а со стороны невесты — черниговский «почетный гражданин» Андронник Лихнякевич и студент Тарас Малеванный. Дружками были Лидия Коцюбинская и подруга невесты Елизавета Новоселова.
Ранней весной Коцюбинский вместе с женой едет в Крым. Обосновываются в Алупке, где Михаил Михайлович работает во второй партии помощником эксперта филлоксерной комиссии. Позже Коцюбинские переехали в Биюк-Ламбет, где прожили недолго, перекочевав в Алушту. В середине августа Вера Иустиновна возвратилась в Винницу. Полгода, прожитые вместе, пролетели для молодой четы незаметно. Они много читали, совершали прогулки, вели бесконечные беседы. «Ты единственный мой критик, которому я верю и на вкус которого полагаюсь», — писал Вере Коцюбинский.
Их сближали общность целей, интересов, стремлений. Вера Иустиновна, уже имея к тому времени немалый опыт в политической борьбе, во многом способствовала тому, чтобы Коцюбинский поднялся над своим буржуазно-либеральным окружением. «Ранее, еще в юношеские годы, — писал Коцюбинский жене от 14 октября 1896 года, — казалось мне, как будто бы у меня волчья натура, которой присуще одиночество, сейчас, отведав роскошь общения с родной думой, не переношу пустоты». И в другом письме: «Пожелаю я нам доли тихой, погожей и работящей, взаимного понимания, уважения, доверия, единой дороги и цели…»
…Вера Иустиновна уехала. А для Коцюбинского продолжался ставший обычным изнурительный труд на виноградниках.
«Лазим по таким местам, где только черти водятся, преем, пока воды хватает в теле… Как молния, нет, — как табун диких коней, мчимся по виноградникам, перелезаем сто тридцать раз через окопы, колем руки, все тело, рвем одежду и бежим, бежим…»
«Сегодня у нас праздник, не ходили на работу. Чуть ли не весь день просидел над морем. Тихо, солнечно. Воздух настолько прозрачен, что Демерджи кажется совсем рядом… Море синее, прямо-таки черное…»
И еще: «Ходил… по Алуште — по самым глухим улочкам, по крышам, заходил в татарскую школу, всюду; напитался всяких запахов — и отчасти удовлетворил свое любопытство, внес кое-что в записную книжку».
Коцюбинский знакомится с новыми для него обычаями, нравами и верованиями. Позже он пишет целый цикл рассказов по мотивам молдавской и крымской жизни («Пекоптер», «Ведьма», «В путах шайтана», «На камне», «Под минаретами»).
Украинский читатель узнал из этих рассказов о жизни для него совершенно неизвестной, ведь в украинской литературе о так называемых национальных окраинах России еще никто не писал. Но акварели, этюды, образки (так называл свои зарисовки Михаил Михайлович) несли в себе и огромный нравственный заряд. Не южная экзотика, не чудеса природы и темпераментные танцевальные ритмы привлекали в них. Писатель болел болями и радовался радостями простого человека.
…На раскаленной земле двора сидит Эмене, татарская киз — девушка. Она заперта на женской половине дома, отгороженной решеткой от мужского глаза и всего белого света. Сегодня байрам, праздник. Все разошлись, всюду тишина, только из села с высокого древнего минарета долетают призывные звуки скрипящего голоса муллы: «Ла-алла-иль алла, Магомет Расуль ал ла!..» Эмене тоскует. Лениво потягивается, томится. Невольница с движениями одалиски. Но это внешне. Все естество этой киз предельно напряжено. Рвется наружу, кричит о себе жажда вырваться, выйти из-за решеток, открыть лицо ветру и взгляду, чтобы могли любоваться люди ее красотой, чтобы была она вольна делать что захочет, говорить с тем, с кем вздумается.
«Море постепенно теряло покой. Чайки взлетали с одиноких прибрежных скал, припадали низко к волне и плакали над морем. Море потемнело, взбурилось. Мелкие брызги сливались в глыбу зеленоватого стекла, незаметно катили к берегу, падали на песок и разбивались белой пеной…»
Это из другой новеллы — «На камне». Продолжая мотив первой — «В путах шайтана», — она уже показывает взрыв этого извечного тяготения человека к свободе. Фатьма не может жить так, как велит ислам. Лучше смерть, чем судьба рабыни мужа, заплатившего за нее, как за вещь. Это натура волевая, страстная и в то же время нежная, чистая.
От произведения к произведению становится все более отчетливым у Коцюбинского мотив духовной раскрепощенности личности, от новеллы к новелле совершенствуется его мастерство. «Мы высоко ценим талант Коцюбинского и его очерк «На камне» считаем одной из лучших жемчужин в литературе», — писал Иван Франко.
Гашица, Эмене, Параскица, Фатьма — все они любой ценой стремятся к счастью. Но есть среди героев Коцюбинского и такие, как Рустем из рассказа «Под минаретами», который борется уже не за одного себя. Его протест против «священных» заветов корана и фанатизма дервишей перерастает в вызов социальному и национальному гнету. Он способен «сорвать решетки на окнах и разрушить- стены», говорит о своем герое Коцюбинский. Недаром рассказ «Под минаретами» отметила большевистская «Звезда».