– Знаешь, почему Леора дала Козакову этот лучший и первый кусок арбуза? Потому что он научился без акцента говорить на иврите слово «арбуз».
Он уже в это время стал репетировать в своей антрепризе спектакли. Естественно, уже подтянул туда своих друзей – Валентина Никулина, Леню Каневского и других. Жена его Аня обнаружила в себе продюсерские таланты.
Потом мы почти каждый год приезжали в Израиль на гастроли, привозили свои спектакли. Привезли «Уходил старик от старухи», в котором блистательно играли Мария Владимировна Миронова и Михаил Андреевич Глузский. Это спектакль о прожитой жизни, о том, что всё заканчивается.
Был огромный успех, и банкет, на котором мы с ММ прилично выпили. Когда это всё закончилось, мы пошли с ним по набережной. Мне очень жаль, что тогда не было у меня ни диктофона, ни какого другого записывающего устройства. Потому что я услышал монолог человека, уходившего от чего-то или от кого-то, мне неведомого. Мы шли очень долго, и у меня было ощущение, что я присутствую на съемках потрясающего фильма, который буду потом много раз просматривать. Он замечательно и интересно говорил о театре, о судьбе, о поэзии. Через много лет мы снова читали друг другу стихи, перебрасываясь: а помните? а помните?
И я помню, что довел его до дому, и мы еще долго прощались. У меня было такое щемящее чувство, что мы больше никогда не увидимся. И он остается здесь. Счастье, что через непродолжительное время он вернулся в Россию.
Время как-то всегда уплотняется в моих воспоминаниях, и уже в двухтысячные Козаков позвонил мне и предложил сыграть в нашем театре спектакль по стихам Бродского. Это был уже новый его спектакль с участием молодой певицы Анастасии Модестовой и нашего актера Владимира Качана. Я был счастлив, что человек такого объема, такого человеческого сюжета хочет играть на сцене нашего театра.
От «Убийства на улице Данте» до спектакля о Бродском – это же всё «судьба – гнутая проволочка», как говорил Анатолий Эфрос.
То, что это случилось на нашей сцене, для меня очень много значило. Вот приходил он в день спектакля часов в пять – готовиться к спектаклю. Но он не готовился к спектаклю, как это принято у других актеров. Он сидел в гримерке и курил трубку. И это при том, что я – чудовищный борец с табачным дымом. Я даже с Наташей Теняковой поссорился из-за курения. Но здесь я приходил, садился рядом с ним и слушал. Он готовился к спектаклю… смотрел на себя в зеркало в нашей крохотной гримерной, слушал себя, и в этом состоянии выходил на сцену.
Надо сказать, что на каждый его спектакль приходило очень много по-настоящему интеллигентных людей, которых в театральных залах можно было встретить всё реже и реже. Они знали, куда и зачем пришли. Там были знаменитейшие наши поэты и музыканты, и я понимал, что он создает эту среду, возможную для диалога. А Козакову тоже важно было выступать в зале с аурой, где когда-то читал стихи Качалов, пел Шаляпин, где неоднократно сиживали Антон Павлович Чехов с Сувориным. Спектакль игрался недолго. Партнеров его никто особо и не замечал, это и было «ниоткуда с любовью».
Это была последняя его телеграмма, если можно так сказать. После этого – всё! Он уехал в Израиль и умер…
Через несколько месяцев после его смерти я приехал в Израиль читать лекции студентам, и мне сняли квартиру не как обычно на первой линии у моря, а чуть подальше, тоже в хорошем небольшом доме. Я поселяюсь в этот дом, и на следующий день встречаюсь со своим и Мишиным давним другом художником Сашей Лисянским. И мы идем с ним, гуляем, и подходим к дому, в котором я остановился. Я прощаюсь, а Саша спрашивает:
– Вы знаете, что это за дом? В этом доме последний раз снимал квартиру Козаков.
Вот так я простился с ММ.
Это был его последний привет.
Регина Козакова
«Я накрывала стол под вязами…»[9]
…А вы, друзья! Осталось вас немного,
Последние, вы мне еще милей…
Какой короткой сделалась дорога,
Которая казалась всех длинней.
Наступает такое время в жизни, когда всё, что было просто и происходило как бы само по себе, становится не таким простым и требует определенных усилий, когда то, что радовало, отпадает, когда то, что могло огорчить, уже больше не огорчает благодаря помудрению. Время это – старость, когда становится всё меньше и меньше людей, которые помнят тебя в расцвете сил.
В такое время становишься более сентиментальной и, естественно, больше думаешь о прошлом, о годах беспечного детства и наполненной милыми волнениями юности. Нет ни малейшего желания вспоминать что-то грустное, а хочется вспоминать всё веселое, радостное и смешное…