Своим «неправильным» историческим поведением «белорусский народ» последовательно разрушает методологический фундамент «субъектности», на котором зиждется помпезное здание «национальной историографии». Действительно, как создавать истинную, то есть «субъектную историю страны», если сам «субъект» этой «истории» в своем абсолютном большинстве выказывает себя как сторонник единства России, упорно желающий жить под скипетром династии Романовых!
Впрочем, могло ли быть иначе, если воображаемая «субъектная история», провиденциально, сквозь века, ведущая к обетованной «незалежнасці» — это антирусская и антироссийская «история» людей и государств, существовавших на территории современной Белоруссии. Такова идеологическая направляющая «национальной историографии», которая принципиально отрицает исторически эволюционирующее русское самосознание «белорусского народа» и, вдобавок, приписывает ему перманентно враждебные отношения с Московским государством и Российской империей.
В создаваемом ныне коллективном мифе «национальной истории» Белоруссии символическому ряду героических борцов, положивших живот свой за будущую «незалежнасць», противостоит демоническая фигура виленского генерал-губернатора «Муравьева-вешателя»[45]. Создание муравьевского мифа и эволюция его прагматики — яркий пример того, как мистификаторские и мифотворческие технологии «работают» в историографии и политической пропаганде на протяжении многих лет, начиная с советских времен и до сегодняшнего дня.
Вот, например, как использовался устрашающий муравьевский миф для обоснования политики советской белорусизации в конце 20-х гг. прошлого века. Тогда М. Н. Муравьеву отводилась роль палача-русификатора, беспощадно уничтожавшего белорусский язык и растоптавшего белорусскую науку и культуру, которые переживали период своего очередного «возрождения». Следовательно, жесткие меры советских белорусизаторов, изгонявших русский язык и русскую культуру, якобы силой навязаных белорусам «вешателем» Муравьевым, должны были восприниматься населением как ответные действия, не только политически необходимые, но и нравственно оправданные. В негативном свете муравьевского мифа принудительная советская белорусизация представала перед обществом как подлинно «национальная» политика, которая восстанавливает историческую справедливость, грубо попранную великодержавными русификаторами.
Так, А. И. Хацкевич, председатель Национальной комиссии ЦИК БССР, в сентябре 1927 г. при обсуждении доклада «О белорусизации госаппарата» заявлял, например, следующее: «Самым тяжелым периодом для белорусского языка и белорусской культуры был период Муравьёвщины (Муравьёв — это царский генерал, который был послан для подавления революционных вспышек, как его называли „Муравьёв-вешатель“). Он не только вывел белорусский язык из государственных учреждений, в которых он, кое-где сохранился в провинции, но он вешал за разговор на белорусском языке. Им был закрыт белорусский университет в Вильне. Закрыт Белорусский сельскохозяйственный институт в Горках, все средне-учебные заведения, которые существовали в то время, были им закрыты. Это период является самым тяжелым периодом удушения белорусского языка, белорусской культуры»[46].
Неудивительно, что сотворенный советскими историками и пропагандистами образ Муравьева — реакционера, классового врага, палача «нашей и вашей свободы» отнюдь не канул в лету вместе с породившей его идеологией и пропагандой. В наше время мы наблюдаем своеобразное возрождение этого исторического мифа, на который, в связи с растущей антирусской мотивацией, возлагаются дополнительные идеологические, мировоззренческие и пропагандистские функции. Теперь слегка модернизированный муравьевский миф служит целям пропаганды идеологии этнического национализма, демонстрируя новому поколению Белоруссии образ исторического врага белорусской свободы и душителя мифического белорусского «возрождения» XIX в.
Правда, в отличие от исторически невежественного коммунистического белорусизатора Хацкевича, современные производители «ретроспективной мифологии» обладают учеными степенями и званиями. Однако генетическая идейная связь, существующая между ними и малограмотными партийными функционерами далеких 20-х годов XX в. прослеживается со всей очевидностью.
46
Цит. по: