До скорого свидания,
Александр
Мне следовало бы устыдиться. Александр никогда не стал бы унижать таким образом мать своих детей. Он относился к жене с уважением; по его словам, она умела делать только одно — добро своим близким. Но он упоминал о ней в исключительных случаях, боясь произносить ее имя — то ли из суеверия, то ли ради того, чтобы чудо не кончалось. Он обожал хвастаться своими былыми приключениями, но совершенно не переносил, когда я задавала вопросы об этой Мадонне. Однако все дело в том, что я, особа легкомысленная и мстительная, никак не походила на Вивиан Дармон. И, в противоположность ей, умела наносить раны своим близким. В это письмо я вложила то же коварство, с каким Александр относился к своему окружению. Написанные там слова были его словами, и тон был его тоном, его супруга наверняка узнала бы их. Я была уверена, что нанесу ей смертельную рану, но моя рука не дрогнула. И рука моей матери тоже. Она заботливо сохранила все конверты от бесчисленных записочек, которые присылал мой высокопоставленный любовник. На одном из них стояла дата 18 мая 1989 г. — за три дня до сорокалетия его жены. Переписав письмо начисто, мы аккуратно сложили его и сунули в этот конверт. Вслед за чем откупорили бутылку «Вдовы Клико».
Вопреки нашим ожиданиям, Париж не набросился на этот последний эпизод моего дела. Когда я наутро в полном восхищении от своей фальшивки позвонила Франсуа, его шеф отказался публиковать сей документ. Эти ханжи из «Матча» сочли его грубой работой. Я поняла, что нужно было действовать более ловко, как в бильярде, где бьют по красному шару, чтобы он столкнул в лунку белый. И как вы думаете, кто клюнул на мою приманку? «Экспресс»! На протяжении многих месяцев журналист, который брал интервью у Александра, умолял меня дать ему аудиенцию. Я пригласила его к себе и в разговоре мимоходом всучила свою «бомбочку». Как я и опасалась, он не воспроизвел письмо полностью, только процитировал из него три фразы. Но — и это я тоже предусмотрела — ярость Александра достигла предела. В бешенстве он потребовал права на опровержение и тем самым привлек внимание прессы к этим строчкам; не будь этого, остальные газеты ничего не заметили бы. Я же, в свой черед, выразила свое возмущение в радиоинтервью. Этот вопрос — писал он или не писал гадости о своей жене? — раздулся до государственных масштабов. Даже «Монд» и тот заинтересовался этим делом. И тогда, разумеется, хитрый «Матч», якобы с благородной целью информировать общество, взял на себя задачу напечатать письмо целиком. Три дня спустя агентство «Франс Пресс» сообщило, что супруга Александра Дармона подала на развод. На сей раз он остался в полном одиночестве. Мне оставалось лишь подтолкнуть его, чтобы сбросить в пропасть. Но я не спешила, я дала время каждому, кто мог нанести ему удар. Его бывшие друзья оказались самыми свирепыми врагами. Со всех сторон звучали требования о его отставке. Вот когда я наведалась в «Калькутта Шик», и Раджив разослал во все редакции копии фотографии, на которой Александр выходил под ручку с Гарри из банка «Сен-Бернар». На следующее утро снимок появился во всех периодических изданиях.
А еще через день Александр Дармон подал в отставку с поста председателя Высшего совета. Это случилось 21 июня 1992 года. В первый день лета![120]
Эпилог
Каждое утро на протяжении пяти лет, выглядывая из окна, я видела вдали, за площадью Дофины, ступени Дворца правосудия, широкие и величественные, как гигантская лестница святилища, где совершались человеческие жертвоприношения. Эти ступени ждали нас. Укрываясь за стеной юридических хитросплетений, Поль и Александр сделали все возможное, чтобы оттянуть начало процесса. И только я одна не ставила палки в колеса судебной машины и не осуждала следователя Лекорра. Я вообще больше не делала никаких публичных заявлений. Когда «Милый друг Ариэль» возглавила список продаж, я решительно отстранилась от прессы и повела себя тихо и мирно, как домашняя кошка. К чему разъяснять читателям мои добрые намерения? С тем же успехом можно описывать краски слепому. Раньше я бы и сама не поверила, что способна на такое. Мне уже не требовалось доказывать свою невиновность. Поскольку мое скромное поведение вызвало симпатии общества, пребывание во Флери казалось людям вполне достаточным наказанием. Однако, если я хранила молчание, это не значит, что в душе я не бесновалась. Я хотела этого процесса, я исступленно ждала его, проклиная медлительность правосудия, которое ползло к развязке, как улитка по кочану салата. К счастью, судьба не дремала. Неожиданно Министерство юстиции решило перевести председателя нашего суда в другой, апелляционный. Но этот человек не меньше моего жаждал устроить из данного дела громкий спектакль. И не собирался упустить случай сыграть лучшую роль своей жизни. В конце апреля 1997 года он открыл процесс.