Меня поражало, что почти все Таланты владели двумя вариантами английского языка: на одном они говорили в свободное от работы время, а на другом – витиеватом и цветистом, – когда оказывались перед публикой. И Чарли был настоящим мастером вступительной речи.
Зрители, купившие билеты, сразу пропускались в шатер и могли разглядывать экспонаты до начала представления. Иногда они задавали вопросы, чаще других – Счастливой Ганне. «Вы все непременно узнаете в положенный срок», – каждый раз отвечала она. Шоу не должно было начинаться без Чарли. Войдя гоголем в шатер (ходил он высоко поднимая ноги, подчеркнуто энергично), он подзывал к себе зрителей и начинал расписывать Сонни: «Дамы и господа, перед вами сильнейший человек, какого вам доводилось видеть, к тому же добродушнее этого гиганта в мире и окрестностях вам не найти». Бедняге Сонни слова не давали, потому что у него был сильный немецкий акцент, а в конце лета восемнадцатого года немцы в сельской Канаде были не в почете. Не позволяли Сонни и затягивать выступление, потому что Чарли торопил зрителей к Молце, саламандре в человеческом облике[34], который засовывал себе в рот горящий факел, а потом извергал пламя, поджигая обрывок газеты в руках Чарли. Затем Молца принимался глотать шпаги, и в конце у него изо рта торчали целых четыре штуки. Познакомившись с ним поближе, я попросил его обучить этому и меня; я и сегодня могу проглотить нож для бумаги или что-нибудь не слишком острое. Но глотание шпаг и огня – нелегкий способ зарабатывать хлеб насущный, а с годами это становится опасно для здоровья. Затем наступала очередь профессора Спенсера – он писал ногами, но сначала с помощью мыла и безопасной бритвы (лезвия там не было – только станок) демонстрировал, как бреется по утрам. На грифельной доске профессор воспроизводил имя любого желающего: правой ногой – слева направо, а одновременно чуть ниже выводил то же имя левой ногой справа налево. Должен сказать, что писал он очень быстро и красивым почерком. Этот номер был довольно эффектным, но профессору никогда не воздавали должного. Я думал, причина в том, что люди смущались в его присутствии. Затем наступал черед Дарков с их ножами.
У них был очень хороший номер, который мог бы стать еще лучше, обладай Джо хоть каким-то актерским чутьем. Но Джо был простая душа – честный, порядочный парень, ему бы родиться каким-нибудь работягой. Его талант метателя ножей был из разряда тех необъяснимых способностей, которые иногда обнаруживаются у людей в остальном абсолютно непримечательных. Его жена Эмили вынашивала в отношении мужа честолюбивые планы. Она хотела, чтобы Джо стал ветеринаром, и, когда мы находились в пути, заставляла его корпеть над курсом заочного обучения, завершение которого должно было принести ему диплом третьесортного колледжа из американской глубинки. Всем, кроме Эмили, было очевидно, что Джо никогда не закончит программу, потому что ни слова с печатной страницы не застревало в его голове. Он умел метать ножи – и больше ничего. Оба они носили безвкусные костюмы собственного изготовления; костюмы эти уродливо морщились в самых неподходящих местах, когда Эмили стояла перед сосновой доской, а Джо метал ножи, обводя контур ее красивой фигуры. Милые люди – скромные Таланты.
После этого публика по лестнице чудес поднималась к Ранго – недостающему звену, которое представлял Хайни Байер. Ранго был орангутанг, обученный ходить с зонтиком по натянутому канату. На полпути он неожиданно переворачивался и повисал головой вниз, уцепившись за канат пальцами ног. В этом положении он задумчиво съедал банан, затем опять становился на ноги, выкидывал кожуру и заканчивал свое путешествие. После этого он садился за стол и звонил в колокольчик, а Хайни в шутовском наряде официанта подавал ему еду, которую Ранго поглощал с нарочитым изяществом; но вот очередное блюдо оказывалось ему не по вкусу, и он запускал в Хайни тарелкой. Ранго был, что называется, беспроигрышной картой. Все его обожали; к числу обожателей принадлежал и я, пока однажды не попытался с ним подружиться, а Ранго взял и плюнул мне в лицо кашицей из пережеванных орехов. По договору Хайни с владельцами балагана, ему приходилось делить с орангутангом одно купе в нашем спальном вагоне, и хотя Ранго был приучен не гадить дома, хлопот он доставлял немало, потому что спал по ночам плохо и любил, забравшись в чужое купе, просунуть руку под одеяло и ущипнуть спящего что есть сил, с разворотом. Жуть брала, когда ночью, высунув голову в коридор, ты видел Ранго, который перемещался по вагону, цепляясь за верхушки зеленых занавесок, словно перепрыгивая с ветки на ветку в родных джунглях.
После Ранго наступала очередь Зитты, королевы джунглей. Представления со змеями всюду одинаковы. Она обвивала змей вокруг шеи, накручивала их себе на руки, а в конце становилась на колени и заклинала кобру «одной лишь силой своих глаз, оказывающей гипнотическое воздействие на этого самого опасного обитателя джунглей», как вещал Чарли. И под занавес она запечатлевала поцелуй на уродливой змеиной морде.
Задумано все это было неплохо: сначала смешная сторона природы, а потом – зловещая. Как я узнал позднее, хитрость состояла в том, что Зитта склонялась над головой кобры сверху, а кобры не могут атаковать по вертикали. Этот номер небезопасен, и Зитта должна была хорошо знать свое дело. Став старше и циничнее, я иногда задавал себе вопрос: а что бы случилось, попробуй Зитта свои гипнотические способности на Ранго – что если бы она для разнообразия поцеловала его? Не думаю, что Ранго был дамским угодником.
Оставались еще Виллар, Андро-гермафродит и Счастливая Ганна, которые завершали представление. Дзовени, лилипут-жонглер, годился лишь на то, чтобы побыстрее выпроводить народ на улицу. Исходя из зрительских предпочтений, с возвращением Абдуллы Виллар должен был по праву занять самое почетное место. Чарли считал, что Андро следует поставить прямо перед Абдуллой, но Счастливая Ганна категорически возражала. Скандалистка она была та еще. Если, мол, доподлинное, познавательное чудо природы, безо всяких там обманок, ценится ниже, чем какая-то дутая безвкусица, то она готова оставить искусство и разочароваться в роде человеческом. В своем исступлении она становилась такой отвратительной, что последнее слово оставалось за ней. Андро, когда ущемлялись его интересы, спуску никому не давал – но куда ему до неиссякаемого, всеобъемлющего библейского потока проклятий, какой могла извергнуть Ганна. Он назвал ее жирной крикливой старой сукой и этим исчерпал свой запас ругательств, она же открыла по нему огонь из всех калибров.
«Ты не думай, против тебя лично я ничего не имею. Я тебе цену знаю. Знаю я скалу, из которой ты иссечен. Ты из этих никудышных бостонских греков – все они торговцы рыбой вразнос или мелкие воришки. И из какого рва ты извлечен[35], тоже знаю, – за пятьдесят центов в час готовы стоять голыми перед художниками, даже, упаси Господи, женщины. Но я знаю, что на самом деле говоришь против меня не ты, это дух нечистый, что в тебе живет, орет дурным голосом. А я тебе запрещаю, как это делал наш всемилостивый Господь. Я сижу здесь и кричу: «Замолчи и выйди из него»».[36]
В таких вещах Ганне не было равных. Вся ее огромная масса была напичкана библейской мудростью и цитатами, которые сочились из нее, как сок из ягод, отжимаемых через марлевый мешочек. Она подавала себя публике как библейское чудо, как некоего Левиафана в юбке. Она не позволяла Чарли говорить от ее имени. Как только он произносил вступительные слова («А теперь, дамы и господа, я представляю вам Счастливую Ганну, четыреста восемьдесят семь фунтов доброго юмора и смеха»), она брала инициативу на себя. «Да, друзья, я живое свидетельство того, насколько может растолстеть человек и при этом нести свой груз с радостью во имя Господа. Я надеюсь, все здесь знакомы с Библией, и если так, то вы знаете утешительное откровение из Книги Притчей, глава 11, стих 25: „Благотворительная душа будет насыщена“.[37] Да, друзья, я вам показываюсь не как диковинка и, уж конечно, не как чудовище какое-нибудь, а для того, чтобы своей повседневной жизнью и общественной деятельностью свидетельствовать о безграничной милости Господа. Я здесь не для того, чтобы зарабатывать хлеб свой насущный. Я отвергла множество предложений от миссионерских обществ и крупнейших проповедников, чтобы иметь возможность объездить весь этот континент и говорить с самой большой аудиторией настоящих людей, с чадами Господними, и свидетельствовать о Вере. Мои фотографии – в том самом виде, в каком вы видите меня сейчас, каждая подписана моей собственной рукой, – можно приобрести по двадцать пять центов за штуку, а еще, опять же всего за четверть доллара, я добавлю бесценное сокровище – вот это издание Нового Завета, которое легко влезает в карман и в котором любое и каждое слово, произнесенное в Его земной жизни Господом нашим Иисусом Христом, напечатано красным. Завет продается только с фотографией. Не упустите это великолепное предложение, которое я делаю себе в убыток только для того, чтобы воля Господа воплощалась здесь у вас, в Тыквенном центре, с большей силой. Не робейте – хватайте то, что я вам даю. Я сделалась насыщена, и когда у вас будет эта моя фотография – в том виде, в каком вы видите меня сейчас, – и этот Новый Завет, вам придется признать, что я воистину благотворительная душа. Ну, так кто будет первым?»
34
35
36
37