Поскольку вкус требует неожиданности, он также стремится к вызову и риску, часто заходя слишком далеко в каком-то определенном направлении. Безопасность позволяет избежать неловкости, но при этом она скучна. В XX веке вкус стал не столько философской концепцией, касающейся качества искусства, сколько параллелью с консьюмеризмом (потребительством) индустриальной эпохи, способом решать, что покупать самому, и осуждать других за то, что, в свою очередь, покупают они. Этот феномен – слишком сильное соответствие популярному вкусу и изолирование себя от более вдохновляющей, личной встречи с культурой – запечатлен в небольшом романе Жоржа Перека “Вещи” 1965 года[29]. Он рассказывает о супружеской паре – Жероме и Сильвии; им нет тридцати, они, словно маркетологи, задают потребителям такие вопросы, как “Почему пылесосы на полозьях так плохо раскупаются? Что думают люди с умеренным заработком о цикории?”. Эта пара – собиратели данных о людях. Их личные желания также напоминают результаты маркетингового исследования: им нравится то, что должно нравиться. Перек описывает их вымышленную квартиру, наполненную вожделенными вещами: нефритовые пепельницы, стулья с тростниковыми сиденьями, обои с печатным рисунком, шведские лампы и рисунки Пауля Клее. Признаюсь, мне и сегодня это кажется милым.
Однако этот образ совершенства влечет за собой определенную пустоту. Слишком стандартизированный вкус деградирует. “Неустойчивый вкус, мелочная придирчивость, неопытность, подобострастное преклонение перед всем, что, как им казалось, свидетельствует о хорошем вкусе, часто приводили их к унизительным промахам”, – пишет Перек. Например, Жером пытается следовать моде дня, одеваясь как английский джентльмен, однако добивается лишь континентальной карикатуры, выглядя как “подражающий ему эмигрант с ограниченными средствами”. Он также изнашивает элегантные английские ботинки, надевая их слишком часто. Жером и Сильвия имеют представление о том, что им должно нравиться, но не совсем понимают, почему и как. Потребление без вкуса – это просто неразведенный ускоренный капитализм.
Наши вкусы формируются двумя силами. Как я уже упоминал ранее, первая – это независимое стремление к тому, что радует нас самих, а вторая – наша осведомленность о том, что нравится большинству других людей, то есть доминирующего мейнстрима. Эти две тенденции могут иметь противоположные направления, но второй из них зачастую следовать проще – особенно когда интернет делает достоянием общественности потребление других людей. (Если вы не написали пост об этом, то действительно ли вы смотрели эту телепрограмму?) Алгоритмические каналы еще больше усиливают присутствие этого мейнстрима, по которому оценивается наш личный выбор. Вкус неизбежен, он связан с “самыми повседневными выборами в повседневной жизни, например, в приготовлении пищи, одежде или декоре”, как писал французский социолог Пьер Бурдьё в своей книге 1979 года “Различение: Социальная критика суждения”[30]. Этот выбор может символизировать массу вещей, выходящих за рамки наших эстетических предпочтений, – таких как экономический класс, политическая идеология и социальная идентичность. “Вкус классифицирует, и он классифицирует классификатора”, – писал Бурдьё. Неудивительно, что мы беспокоимся о том, что нам должно нравиться, и иногда считаем, что проще переложить эту ответственность на машины.
30
Русский перевод: Бурдьё П.