И тут мы услышали бренчание звонка у парадной двери и знакомый голос в передней, спрашивающий:
— А дома ли мальчики?
Это был Пектор.
У нас не было времени на длинные разговоры. Бутылиус едва успел лечь в постель, а я собрать карточную колоду и усесться поверх нее на своей кровати, как мы уже услышали подергивание ручки нашей двери.
— Да, мальчики, кажется, немного приболели, — послышались за стеной пояснения мудрой вдовы Бергрут, произносимые по-шведски приторным тоном.
— Я как раз иду их навестить, — жестко отвечал на это Пектор.
И в то же мгновение он был уже в нашей комнате.
— Здравствуйте, — сказал он. — Что с вами?
Я ответил на приветствие и предложил ему сесть.
Тут пора упомянуть, что у нас был питомец — дрозд, которого я поздней осенью поймал в городском парке и принес домой за пазухой пальто. Очевидно, у него были ранены одно крыло и нога, поскольку он хромал и не мог взлететь.
Зато уж в нашей комнате он порхал вовсю. Невзирая на повторяющиеся замечания наших любезных тетушек, мы не соглашались соорудить ему клетку, а только наполняли водой и конопляным семенем пару чайных блюдец на комоде с зеркалом. На гребне рамы этого зеркала он и проводил спокойно ночь. Но утром он всегда просыпался раньше нас, летал взад-вперед и разбрасывал вокруг такую гадость, что прислуга уже много раз отказывалась убирать в нашей комнате.
Тетушки грозились выпустить его в окошко, но добрые сердца не позволяли им сделать это в зимние морозы.
И сейчас он летал под потолком как раз над головой Лектора. Я боялся скандала, который был бы совсем некстати в нашей и без того опасной во всех отношениях ситуации.
Пектор тоже явно заметил опасность. Сосредоточив на ней все свое внимание, он отважно размахивал своей тростью.
— Чт-чт-что это за скотина? — произнес он сурово. — Выпустите его на улицу! Вы что, еще и животных мучите?
— Отнюдь нет, — осмелился возразить я с притворным смирением. — Нельзя же его выпустить под зимнее небо.
— Ка-ка-как долго вы собираетесь его держать? — продолжал Пектор. — Его надо прикончить. Здесь же 1рязшца, как в свинарнике.
— Наша служанка действительно еще не успела убрать у нас, — коварно отвечал я на это грозное нападение. — Но будьте добры, господин ректор, присядьте!
Я попытался подвинуть ему свой стул.
— Спасибо, — сухо отвечал он. — Здесь нет места, где можно сесть. Я лучше постою.
Он встал у печки. Но глаза его все еще беспокойно следили за перемещениями дрозда, так что его внимание поначалу раздваивалось и он беседовал с нами немного рассеянно.
Я был весьма благодарен за это нашему воспитаннику. «Кто выигрывает время, тот выигрывает все», — думал я. Ситуация разрешилась бы, возможно, всеобщим смехом, если бы из-за колоды карт под моими ягодицами я не был бы пригвожден к своему месту.
Я попробовал снова подвинуть Лектору мой стул, который по случайности оказался совершенно чистым.
— Я в состоянии постоять! — рявкнул он. — Не утруждайте себя, Лённбум. Так чем же вы больны — вы оба?
Это был трудный вопрос. Что за таинственная причина внезапно свалила в постель двоих еще вчера таких здоровых и румяных школьников? Что могло сойти хотя бы за отговорку?
Я решил, что все-таки нашел ее.
— Угар, — объяснил я, — служанка вчера вечером слишком рано закрыла печные вьюшки. Мы проснулись с дикой головной болью.
Я не учел, что Лектор стоял у печки, заложив руки за спину.
— Это ложь! — загремел он. — Печь-то холодная, просто ледяная. В ней же сутки огня не было. Как, в самом-то деле, за вами тут ухаживают?
На улице был жгучий мороз.
Несмотря на неприятную роль судьи, этот добрый человек не смог помешать своему сердечному теплу расплескаться сочувствием к своим дорогим мальчикам.
— Совершенно превосходно, — пытался я объяснить. — Я ошибся, когда подумал, что это печной угар. Наверное, это угар от лампы…
— Лённбум врет! — вновь загремел он. — Какой угар от лампы? Если бы лампа коптила, следы были бы видны по всей комнате.
— Я н-н-не вру, — продолжал я безнадежную битву за себя и товарища. — Но в голове у меня все перемешалось…
— А вот этому верю, — заметил Пектор уже гораздо мягче. — Лённбум противоречит самому себе.
— И любой другой противоречил бы, — простонал я, — если б у него была такая жуткая головная боль.
— Как и у Топелиуса? — саркастически спросил он.
— Да, как и у Топелиуса, — отвечал я, сжимая виски обеими руками и мотая головой из стороны в сторону. — Тот, кто способен держать свои мысли в строгой последовательности, когда все клетки головы и сердца наполнены угаром, должен быть совершенным феноменом.