«Твои преступления, наконец, раскрыты, ловкий обманщик. У нас были только сомнения по поводу твоего поведения в Национальном собрании. Сегодня эти подозрения оправдались. Ты объявил себя сторонником абсолютного вето лишь потому, что хотел золота и почестей… Ты довел до предела свои преступления, свое коварство, составив обманный проект, чтобы дать исполнительной власти право нас резать, захватывать нашу собственность под красивым и напускным предлогом общественного блага, под предлогом сохранения за законодательной властью нелепого содействия исполнению этого ужасного права… Берегись, как бы народ, отомстив своим угнетателям, не обратил против тебя свою праведную ярость и не покарал бы тебя за измену. Берегись, как бы народ не пронес по улицам твою голову, как пронес в свое время голову Фулона с набитым сеном ртом! Народ долго раскачивается, но он страшен, когда наступает час возмездия; он неумолим, жесток, в той же мере, как велико коварство, как велики были надежды, которые ему внушили, как велики были почести, коих лишили его… Одно твое имя в будущем будет напоминать обо всех преступлениях, вместе взятых. Твое имя будет бранным словом, а твое постыдное существование заставит краснеть и природу, и твою страну, и твой век за то, что они породили такое чудовище, как ты».
Этими проклятиями, списанными с тирады Агриппины, направленной против Нерона, брошюра заканчивалась. Она задела Мирабо за живое, ибо делала акцент на его отношениях с двором и наверняка могла поставить под сомнение ту поддержку, какую он хотел оказать королевской чете. Объявив памфлет «подлым», Мирабо все же продолжал твердить о свободе печати.
Если название памфлета и сохранилось в веках, то имя его автора — малоизвестного журналиста Лакруа — в них затерялось; этот безвестный автор, на один день снискавший славу, не был уверен в своей безнаказанности, и охотно давал понять, что работал по заказу Триумвирата. Это утверждение похоже на правду, однако оно не было доказано; по жалобе, поданной 3 июля на «жестокий пасквиль», было начато расследование, но так и не доведено до конца.
Брошюра приобрела особое значение на фоне событий, во время которых она вышла в свет: Мирабо попытался заставить триумвиров молчать, запугав их; те, используя тот же прием, явно надеялись заткнуть ему рот. Однако этот маневр обернулся против них и снискал Мирабо более значительную аудиторию, чем он мог надеяться.
22 мая он отправился в Национальное собрание; на террасе монастыря фейянов его встречала шумная толпа с криками: «Вздернуть его!», «Предатель!».
— Меня вынесут из Национального собрания с триумфом или разорванным на клочки, — сказал Мирабо своим друзьям, проходя в зал Манежа.
На трибуне был Дюкенуа: он отстаивал тезис Мирабо о «золотой середине, необходимой во всех общественных институтах».
Дюпор со своей скамьи сухо одернул оратора:
— Соблаговолите выражаться яснее. В постоянной борьбе между законодательной и исполнительной властью не следует произносить двусмысленных фраз.
Час Мирабо пробил; когда он поднимался по ступенькам, Вольней прокричал:
— Вчера Мирабо был на Капитолии, а сегодня — на Тарпейской скале[48]!
На этот выкрик трибун пожал плечами, а потом ровным голосом начал речь, которая считается его шедевром:
— Несомненно, для сближения противоположностей важно ясно признать, с чем ты согласен и в чем расходишься. Дружеские дискуссии в большей мере способствуют согласию, нежели клеветнические инсинуации, бешеные обвинения, ненависть соперничества, махинации интриги и злонамеренности… Такое впечатление, что нельзя, не совершая преступления, иметь своего мнения по одному из самых тонких и самых сложных вопросов общественной организации…
Не так давно мне хотели устроить триумфальное шествие, а теперь на улицах кричат о «великой измене графа де Мирабо». Мне ни к чему этот урок, я и так знаю, что от Капитолийского холма не так далеко до Тарпейской скалы. Но человек, сражающийся за разум, за родину, не может легко признать себя побежденным. Тот, кто сознает, что многого заслужил, работая для своей страны, а главное, что еще может быть ей полезен, тот, кто не упивается суетной известностью и презирает однодневную славу ради истинной, тот, кто хочет говорить правду, кто хочет общественного блага и радеет за него вне зависимости от переменчивого общественного мнения, такой человек находит в себе самом награду за свои заслуги, он очарован вынесенными тяготами и знает цену преодоленных опасностей; он должен ждать жатвы, свершения своей судьбы — единственной, какая его интересует: судьбы своего имени, — только от времени, сего неподкупного судьи, что вершит правосудие над всеми нами.
48
На Капитолийском холме в Риме заседал Сенат; с Тарпейской скалы, находившейся неподалеку, сбрасывали осужденных преступников.