— Добрый день, прошу на завтрак, — приветствовал он гостя.
Винценты сидел на пороге, постукивая по полу своей палочкой, цедил беседу по слову — ждал, пока Бушмар поест и когда отойдет от стола Амиля.
— Я вот зачем пришел, — приступил он к делу, выводя Бушмара во двор.
Бушмар, словно учуяв что-то тревожное, молчал и приготовился слушать. Винценты вдруг рассыпался мелким смешком и даже шутку подпустил:
— Я хочу присоседиться к тебе.
Бушмар терял терпение — он сам никогда не шутил и к чужим шуткам не привык. Винценты же сразу посерьезнел, как будто только что и не шутил вовсе.
— Ты же слыхал?
— Что?.. Ничего я не слыхал.
Бушмар уже и впрямь встревожился. Винценты больше не терзал его своими шутками.
— Присоседиться не присоседиться, а в долю с тобой хочу войти. Убечь в лес к тебе хочу. Хлопцы мои сами меня прислали к тебе… Дорогу твою отодвинули? Поле по самый лес отрезали? На эту сторону леса лезут? Андрей орудует? И орудовать будет, потому что зуб у него на тебя. Он спрашивал (сам я слышал) у Амили недавно: записана ли она в этом рабочкоме…
Винценты вдруг прервал разговор и упер руки в бедра. Растянулась нижняя губа, стала тоненькой, и мешки под глазами покраснели. Он чуть присел, слегка подался к Бушмарову уху. Какое-то время помолчал в этой позе, затем захихикал:
— Хи-хи-хи, хи-хи-хи-и-и…
Бушмар был в полном недоумении. Даже злость перекосила лицо его.
— Хи-хи-хи, это таки не дурень какой выдумал, имя ему дал — рабачок…[8] подтачивает хозяев… Записалась ты, говорит, в рабачок… Хи-хи!..
Снова он вдруг стал серьезным после этого деланного веселья:
— Страшная штука робится! Все к чертовой матери пойдет. Гады, верховодить над нами хотят… Будет тебе еще не такое!.. Еще и хату отберут, и самого с торбой по миру пустят, коли самому не спасаться.
— Что? — гаркнул Бушмар, и все жилы вздулись на шее у него.
А тот словно для того и пришел, чтобы поизмываться:
— И со всеми нами то же самое будет, если, я ж говорю, сами спасения не найдем.
Тут он умолк и вздохнул. Бушмар, если б мог, взял бы да и вогнал его тут же на месте в землю. Винценты еще немного поиздевался:
— Это можно было сразу видеть, что так будет…
— Что?! — немо взревел Бушмар.
И уже тут Винценты добрался, наконец, до сути дела:
— Все повернется наново. На это, что они там понаставили колышков и столбов, — на это не смотри, осенью все пораскидают сами же. Эти новые межи на снос пойдут. И те наделы, которые поделили, которые отхватили у хуторов (и твоего тут добра немало) — все в один котел пойдет. Все, как есть! Даже больше еще от хуторов отхватят, даже совсем некоторых посгоняют с мест своих — нема, как говорится, тебе ни хатки, ни грядки. Народ, может, поддаваться не будет, да это… перейми черта у ворот, дак он в окно войдет! Он тебя проймет насквозь, а своего достигнет… Сгонят всех вместе, выделят тебе, чтоб с голодухи ноги совсем не протянул, а остатнее тому, кто будет на чужой шее сидеть.
— Может, до этого еще и не дойдет, — рассуждал сам с собою Бушмар.
Он даже чуток угрюмство свое утратил.
— Ты тут сидишь, как волк, и ведать не ведаешь, что на свете творится. Тут всю твою жизнь искалечить собираются, а ты себе ложкой в миске скребешь, как ни в чем не бывало…
— Кто это собирается?
— Гады, Андрей. Амиля-то небось перед тобой помалкивает. А ты вот спроси у нее, что Андрей вытворяет…
— Ну, дак что робить?
— Я тебе скажу, что робить — они свое, а мы свое. Нехай себе их там двести сядет у одного котла, а мы тут вдесятером сядем. Ты, я, хлопцы мои, может, еще кто найдется, вот тебе и котел. Без гадов, без никого, сам-свой!.. И все мое будет при мне, и пальцем никто не тронет. Тогда мы и отсудить сможем по закону даже и то, что у тебя отобрали. Они нехай себе, а мы себе, на кой нам черт с голытьбой делиться своим кровным! Ну как? Ты сидишь и ничего не видишь?
Бушмар молчал.
— Я сам на этот край леса переберусь. Застроим все как следует. Убечь от них, нехай они там хоть передушат один одного.
— Сюда? На этот край? Тут же мое!
— Все равно отберут.
Бушмар помолчал.
— Может, ничего еще не будет.
— Как это не будет! Ты сидишь и не видишь ничего…
— Разве ж им там мало? И так уже поотрезали у всех.
— В хамское горло сколько ни пихай…
— Дак что ж робить?
— Я ж тебе сказал — что.
— Погодим трошки, будет видно. Если что, дак…
— Потом поздно будет. До осени ждать, дак там аминь будет всему.