Представим себе идеальную семью или, из книжных примеров, идеальную четвёрку друзей, для которых нет выше счастья, чем переживание единства. Тем не менее, даже такое содружество не может быть всегда вместе, иначе и переживание единства стёрлось бы и обесценилось. И родных, и друзей разлучают дороги, ведущие на четыре стороны света. Переживание временно утраченного единства тем ценнее, если каждый имеет яркую индивидуальность, свой персональный миф, добавляющий к четырём сторонам ещё и пятый элемент. Пройденный близкими, но разными людьми путь от 1 до 6, от единства до крайних точек удаления друг от друга, делает различным жизненный опыт каждого и картину мира. Но при этом разделённые части целого верят в единство мира и возможность взаимопонимания, движимы любовью к прежнему и будущему единству. Притом что в данный момент они соединены лишь через внешние обстоятельства, все глубинные взаимосвязи прерваны. Это и есть идеальное состояние разделённости.
Однако в реальной жизни идеальная дружба встречается не так часто, как в книгах. Поэтому и состояние разделённости всегда имеет обратную сторону утраты взаимопонимания, потери общего языка. Так народы, некогда вышедшие из единого корня, по мере удаления друг от друга не только вырабатывают особые слова и понятия для своей части мира, но и теряют прежние общие значения однокоренных слов. Поэтому словесным символом, который, как число 16, означает полную потерю взаимопонимания, является «Вавилонское столпотворение». А подходящая картинка в старинных вариантах «карт Таро» – это почти завершённая высокая башня, которая рушится от удара молнии. С вершины башни падает человек в царской короне, а у подножия распростёрт простолюдин. Имея перед глазами эту традиционную символику, будет легче распознать её элементы, расставленные Автором по всей 16 главе Романа. Во-первых, в самом начале главы обрисовано смешение разных племён. Здесь и сирийские кавалеристы, и римские легионеры, и иудейские стражники, и богомольцы со всех дорог, ведущих к Ершалаиму. Где-то здесь и торговцы, к которым обращена надпись на греческом.
Вторая деталь, превращающая Казнь в строительство «башни» – построение римскими войсками сначала первого, а затем и второго яруса на склоне Лысой горы. Завершает возведение «башни» крест, на котором вознесён вовсе не «разбойник и мятежник». Согласно каноническим евангелиям надпись на кресте отражала суть преступления Иисуса: «Сей есть Иисус, Царь Иудейский».[54] В конце главы будет и грозовая туча, разрушающая оба яруса «башни». Будет и удар ножа, который в Романе уже был метафорой молнии. После этого «царь иудейский» упадёт к подножью креста, где распростёрт его ученик Левий Матвей. Так что с точки зрения визуальной метафоры образ «вавилонской башни» прорисован ясно и живо. Но важнее не метафора, не визуальный или словесный знак, а суть идеи «полного взаимонепонимания», неспособности ученика понять смысл действий Учителя. Как следствие, наш ершалаимский интеллигент не может осознать даже факт своего непонимания и впадает в богоборческую гордыню.
А между тем сюжет «Казни», хотя и описан для нас в целом с точки зрения Левия, но, как и вся ершалаимская часть Романа, определён действиями трёх учеников Иешуа, каждый из которых понял Учителя по-своему. Вся мизансцена, внешняя форма сюжета определена предшествующими шагами исполнительного Иуды из Кириафа, а равно и «коллективного Иуды» во главе с Каифой. Однако полный контроль над местом действия принадлежит другому ученику – Понтию Пилату. Несмотря на горячечное желание Левия ещё более активно поучаствовать в Казни, ему достаётся пассивная роль наблюдателя, летописца. Лишь в самом конце он выполнит свою реальную, а не воображаемую роль. Все трое не понимают подлинного смысла не только слов и действий Учителя, но и своих действий и мотивов. Ближе всех к пониманию этого смысла Пилат, который тоже хочет спасти Иешуа через казнь, но не так как Левий.
В этой связи можно заметить ещё пару нюансов, ранее не замеченных нами деталей в сюжете «Казни». Например, такая небольшая оговорка: «То, что было сказано о том, что за цепью легионеров не было ни одного человека, не совсем верно. Один-то человек был, но просто не всем он был виден». Вот это самое «не всем» одним штрихом добавляет незаметный уровень наблюдения за всеми. Оказывается, кто-то ещё видит всю картину, включая приготовления Левия. И этот кто-то догадывается о намерениях Левия в отношении тела Иешуа и даёт ему свободу действий. Кто был этот супервизор, мы узнаем из следующей ершалаимской главы, когда Афраний доложит Пилату о ходе казни и о роли Левия. Таким образом, смысл этой мелкой детали именно в том, чтобы указать на полный контроль Пилата и его тайной службы над ходом казни. На обстоятельства, максимально благоприятствовавшие Пилату удержать полный контроль, должна указать ещё одна мизансцена: