«Слова эти были приняты за гордость и доселе неслыханное хвастовство, между тем как они ни то, ни другое. Это просто нескладное выраженье истинного чувства. Мне и доныне кажется то же. Я до сих пор не могу выносить тех заунывных, раздирающих звуков нашей песни, которая стремится по всем беспредельным русским пространствам. Звуки эти вьются около моего сердца, и я даже дивлюсь, почему каждый не ощущает в себе того же. Кому при взгляде на эти пустынные, доселе не заселенные и бесприютные пространства не чувствуется тоска, кому в заунывных звуках нашей песни не слышатся болезненные упреки ему самому – именно ему самому, – тот или уже весь исполнил свой долг как следует, или же он нерусский в душе».[56]
Наиболее интересным является признание Гоголя о мотивах сугубо сатирического изображения русской жизни и о методе, как он её описывал, находясь в далёком Риме. Гоголь честно признаётся, что источником сатирических образов Поэмы были его собственные недостатки, которые он видел и в окружающих: «Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобой, насмешкой и всем чем ни попало. Если бы кто увидал те чудовища, которые выходили из-под пера моего вначале для меня самого, он бы, точно, содрогнулся. Довольно сказать тебе только то, что когда я начал читать Пушкину первые главы из «Мертвых душ», в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачней, сумрачней, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтенье кончилось, он произнес голосом тоски: «Боже, как грустна наша Россия!» Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка!».[57]
Вот так и выходит, что обобщённые образы, увиденные художником в своей душе, живут собственной жизнью. И эти вроде бы вымышленные сатирические персонажи, которых не было и нет в реальной жизни в таком химически чистом виде, обладают всеми признаками достоверности, воздействуя на души современников. Или вот ещё: «Теперь же прямо скажу все: герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения – история моей собственной души».[58] Однако для нас с вами в такой постановке вопроса нет ничего удивительного. Мы уже разбирали персонажей главы 7, где описана предыстория «нехорошей квартиры». И как выяснилось, за образами вдовы Фужере, Беломута и Берлиоза с Лиходеевым также скрывается «история души» самого Автора.
Ещё интереснее для нас цели и мотивы автора Поэмы: «Вследствие уже давно принятого плана «Мертвых душ» для первой части поэмы требовались именно люди ничтожные. Эти ничтожные люди, однако ж, ничуть не портреты с ничтожных людей; напротив, в них собраны черты от тех, которые считают себя лучшими других, разумеется только в разжалованном виде из генералов в солдаты. Тут, кроме моих собственных, есть даже черты многих моих приятелей, есть и твои… Мне потребно было отобрать от всех прекрасных людей, которых я знал, все пошлое и гадкое, которое они захватили нечаянно, и возвратить законным их владельцам. Не спрашивай, зачем первая часть должна быть вся пошлость и зачем в ней все лица до единого должны быть пошлы: на это дадут тебе ответ другие темы, – вот и все! Первая часть, несмотря на все свои несовершенства, главное дело сделала: она поселила во всех отвращенье от моих героев и от их ничтожности; она разнесла некоторую мне нужную тоску от самих себя».[59]
Отметим, что Гоголь в письме использует выражение «первая часть», как и Булгаков. Но это мелочь, особенно по сравнению с признанием Гоголя в попытке самого настоящего магического воздействия на аудиторию. Благодаря Голливуду мы в курсе ритуалов «вуду». Да и в средневековой Европе, помнится, был такой метод извести недруга, исколов иглой его изображение. Но это всё не настоящая магия. То есть могла быть настоящей, если магическое действие было общим достоянием и все, включая жертву, свято верили в его силу. Тогда последствия действительно наступали.
А вот великое художественное произведение точно обладает магической силой. Ну, например, если великий писатель Лев Толстой создаёт в романе образ идеального дворянина Болконского, а потом в конце убивает его, то это происходит в душе всех его читателей. И вот они уже ощущают себя не потомками дворян, а просто интеллигентами, или не стремятся более к получению дворянства, а к иным поприщам. Гоголь эту волшебную силу искусства чувствовал и даже испытывал на Пушкине. Наверное, если самокритическая работа над Поэмой послужила очищению от пошлости души писателя, то она и в самом деле воздействовала на всех современников. Поэма внесла вклад в преодоление николаевского застоя и расчистила путь александровским реформам.